— А она… — «Нет, не надо еще этим тревожить». — А съезд когда кончается?
— По повестке три дня еще как будто.
«Успею сказать. Тиф. Ох, знать бы, где стережет беда».
— Завтра из университета зайду.
Перед гистологией раздумывала: сейчас идти к Гаевым или еще послушать? Читает гистолог нудно, вот рисует, черт, здорово! Подошел Сережа.
— Говорят, съезд все-таки прихлопнули.
Тут же собралась и ушла. Перебежала площадь, свернула на Еланскую. Как знакома дорога. Подумать только — опять зима. Прошлая веселей начиналась. А потом — мир, папа приехал. Беспокойно было, но совсем не так. Нагайками разгоняют рабочие собрания, как при царе. Станиславу Марковичу попало. Возмущались немецкими зверствами на войне, а тут свои… Ох, кто свои, кто не свои? Только бы никого не арестовали. Елену Бержишко так и держат. Конечно, если б какой-нибудь Нектарий… А что — попросить его? Хуже-то не будет. С Наташей поговорить. А Георгий какой удивительный.
Наташа открыла Виктории и ушла на кухню.
В столовой Сергей Федорович, сразу постаревший, уговаривал Татьяну Сергеевну не возвращаться к себе, идти к какой-то Варюше и уехать с ней в Черемухово.
Она перебила его:
— Неужели не понять? Больной после тяжелой операции. Имею право я, врач, рисковать человеческой жизнью? Попросту дезертировать? Я клятву давала, я — врач.
— А своей жизнью? — Театральная манера говорить была так жалка и неуместна, — ведь страдал он искренно.
— Ну, папа, врачей не хватает, каждый на счету. Ничего со мной не случится.
Вошла Наташа со стерилизатором:
— Вы поможете, Виктория. Наши слабонервные мужчины…
Запах лекарств, полутемнота, заслоненная лампа, как в последние дни тети Мариши. Виктория глотала, чтоб отпустило горло, раз, другой, третий — не помогло. Что-нибудь делать!
— Пойду, руки вымою.
— Нет. Подержите, если рванется от укола, — без сознания ведь.
Плечо, рука Раисы Николаевны обжигают. Но если делаешь что-то — легче. Запахло эфиром и камфарой. Ничего, надо привыкать.
Татьяна Сергеевна массировала ватой место укола. Потом долго проверяла пульс.
— Пока держимся, — нежно укрыла мать, осторожно прикоснулась губами к ее лбу, еще поправила одеяло, постояла немного и вышла, «маленькая, от земли не видать», усталая, побледневшая…
Виктория помогла Наташе с обедом, прибрала комнаты. Кухарка Гаевых уехала погостить к сыну, там заболела тифом (сколько больных, подумать страшно, — эпидемия!), а недавно прислала письмо: «Дети не отпускают — на дорогах ералаш и страсти бездонные».
Назавтра из университета Виктория опять собралась к Гаевым. Уже темнело — короче дни. Сегодня хорошо, хоть и пасмурно, снежок чуть-чуть. Ух, как Дружинин читает! А говорят, на экзамене он подбрасывает мелкие косточки, и, пока они летят вверх и обратно в его руку, определи-ка, что это: hamatum, capitatum или какая-нибудь cuneiforme.