Когда вышла в коридор, а их захлопнуло в камере, что-то постороннее, твердое засело в груди. Так и сидит. И давит. Спать мешает.
Нектарий сдержал «купеческое слово». На другой же день Зоя вернулась домой. Виктория застала ее совершенно счастливой. Сынишка здоров — его вместе со своим кормила жена другого железнодорожника. Заходил к Зое доктор Лагутин (эту фамилию называла как-то Татьяна Сергеевна), обнадежил, что резать не придется, назначил лечение. Тут уж и боль и жар не трудно перетерпеть. Казалось, и о муже Зоя знала что-то. О ней можно не беспокоиться пока.
Опять грохочет. Хочется спать, а не уснуть. Каждую ночь теперь так. Мавра обещала сегодня взять передачу. К ней вечером надо. Ух и противная баба, разбитная, жадная. Встретила приветливо, весьма одобрительно оглядела мамину котиковую шубу (и сегодня в ней надо идти). Деньгами осталась довольна. Во второй раз даже записочку от Наташи взяла. Но пакеты берет маленькие — не пронести, говорит.
Из университета надо к Гаевым. Ночует у них сегодня Руфа. Потом домой, потом на Кирпичную, опять домой, и к Мавре. К Дубковым не успеть. Придется завтра. Не забыть французские сказочки для Петруся. Почему у них всегда легче становится? Сейчас-то веселого мало, а все-таки…
После тюрьмы шла со страхом — как они? Как мальчики без отца? Почти месяц до этого не ходила, не позволено было. Ночь ареста спутала, отодвинула все. Казалось, Дубкова давно уже нет дома.
Петрусь встретил, как всегда:
— У-у! Косатая, здрассте!
Анна Тарасовна стирала у печки, сказала:
— Заходьте, заходьте, — будто ничего не случилось и Николай Николаевич через часок вернется с работы. И в хате по-прежнему — бело и красиво.
Рядом с Петрусем сидел белоголовый мальчик лет десяти. Они разбирали высыпанные на стол пуговицы. Тут же у окна девушка что-то шила. Она собрала с лавки шитье, освободила подле себя место.
— Садитесь.
Виктория узнала голос и тогда увидела, что это Настя Окулова, только сильно похудевшая и будто строже, старше. Вспомнила последнюю встречу с ней, славгородские события, посмотрела на мальчика. Настя сказала:
— Егорка, племянник мой.
Мальчик нехотя подал руку и стоял вялый, глаза не то видят, не то нет. Настя пригладила льняные пряди:
— Иди, играй. Мы здесь и живем у тети Ганны. Родная тетка выгнала — «славгородские красные». Тут роднее. Верно, Егорка? Садитесь. Вы на медицинском? А я на историко-филологический хотела. Да вот и восьмой класс не кончила.
«Опять стыдно, — подумала Виктория, — опять будто виновата, что учусь». Вспомнила, как глупо вела себя когда-то с Настей, и удивилась ее дружелюбию. И обрадовалась неожиданной мысли: