Только на анатомии забывалось решительно все, ни одна посторонняя мысль не врезалась. Лекции Дружинина и самостоятельные занятия теперь были просто спасением. Работать становилось труднее, но еще интереснее. И конечно, это «в мир», как папа говорил, а не только самой нужно.
Анатомия зацепляла другие дисциплины, — надо же знать строение тканей. Оказалось, можно, даже интересно слушать скучного гистолога, тем более рисует он здорово. А ботаника? — дорога к фармакогнозии. Кстати, читает «ботан» отлично. Часто целые дни, а уж вечера насквозь проходили в университете. Домой — незачем. Мама совершенно поглощена своей Сильвой.
По субботам Виктория отправлялась к Анне Тарасовне.
— Bon soir, mademoiselle косатая! Prenez votre place et écoutez moi, je vous en prie![11] — встречал Петрусь. Он так упрямо и весело заставлял ее говорить с ним только по-французски, почти сам научился читать. Пришлось достать учебник, заниматься всерьез. Озорной и верткий, он сидел неподвижно во время урока и не замечал, или уж терпел, что она терлась щекой, а иногда целовала его пушистый затылок.
Виктория любила остаться ночевать и половину воскресенья провести у Анны Тарасовны. Рядом с Настей на старой кошме, постланной на полу, спала куда спокойнее, чем в своей мягкой постели. Лежа в темноте, тихо разговаривала о детстве, о книгах, а больше о будущем.
— Тебе дорога ясная, — шептала Настя, — лечить людей, что еще лучше? И ты вот как довольна своей анатомкой. А я историю люблю. И детей очень люблю.
— Ну, и будешь учительницей истории. Учить — это прекрасно.
— Я совсем маленьких люблю. Мальчишкам уроки объяснять — отошнело. Учила бы я взрослых. Чтоб не заставлять.
— Тогда… профессором? — Виктория подумала, сказала неуверенно: — Трудно очень. Я бы не могла. Лекции читать: говорить, говорить, а все смотрят…
— А я могла бы. Мне вот это и хочется. Рассказывать людям. — Настя помолчала. — А детей уж, видно, придется своих заводить.
Чувствовалось, что она улыбается. Виктория села:
— Да. Я тоже детей очень… — Спросила еле слышно: — А ты любила кого-нибудь?
Настя закинула руки за голову:
— От любви, говорят, чахнут. А я, вон, здоровая.
— Ну! От несчастной. А у тебя ведь…
Настя перебила:
— Вот, если глядишь, — приподнялась на локте, — и думаешь: «Век бы на него глядела. Всю бы жизнь ему отдала», — любовь, значит?
— Конечно! — «Чему это я обрадовалась?» — Самая настоящая. И он тебя любит?
Настя не сразу ответила:
— Разговору не было. А, думать надо, любит.
— А кто он?
— Человек… хороший. — И опять слышалось, что Настя улыбается.