Из управления НКВД в Тайшете пришла радиограмма. Сообщение было кратким: «Дело Н.В. проверим. Ответ откладывать, использовать Н.В. в оперативной разработке». Савин вызвал Савчука и показал ему депешу.
— Ясно?
— Ясно, товарищ комендант! Поработаем.
— А ты думаешь, эта Величко сама придумала такой ход?
— Сомневаюсь, так же, как вы. Я к Даниловичу давно присматриваюсь. Поболтал тут с ним. Воевал, говорит, только с немцами. А черт его знает, не с нашими ли? К нему прислушиваются не только в его бараке. Разбирается в политике. К жене и ребенку привязан. Это он умно придумал. Формально Величко тут содержится незаконно.
— Молод ты еще, Савчук. А ты представь себе на минуту, что мы ее отпустим, и она появится там, на своей Западной Украине. Ну? Как ты думаешь, о чем она там будет людям рассказывать? О твоих прекрасных глазах, о добром сердце и справедливости советской власти? Да она с первого же слова начнет советской власти вредить, рассказывать про тиф, вшей и голод. По закону, не по закону… Ты, Савчук, лучше еще раз прочти депешу из центра и перестань мне голову морочить каким-то там беззаконием.
Сибирское лето поразило ссыльных не только тем, что было сухим, теплым и солнечным. Больше всего оно изумляло обилием всяческих даров природы, которые предлагали им тайга и богатые рыбой реки. Когда же все это выросло, когда успело так быстро созреть?! Земляника лесная и клубника, напоминающая землянику садовую, зрели на травянистых солнечных полянах целыми прогалинами. По берегам Поймы и ее притоков кустилась дикая смородина, красная и черная. Черную местные называли просто смородиной. Заросли малины. Росла в тайге черника, или как люди из Червонного Яра предпочитали говорить, боровика. Ну и грибы! Люди собирали эти щедрые дары природы, ели, запасались на зиму, сушили, квасили. Особенно грибы. Первыми появлялись сморчки, обсевшие трухлявые пни коричневыми бородавками, сразу после них — сыроежки, с чернявыми, беловатыми и красноватыми шляпками, предпочитающие подмокшие осинники и березняки. Потом пошли маслята в молодых сосняках и на вырубках, подберезовики, или синюшки, и царь грибов — белый гриб! Таких дородных белых грибов как над Поймой, поляки нигде не видели. Ну и рыжики!
Летом в тайге хватало всякой живности. В пищу годилось все: и дикие птицы, особенно водоплавающие, и всяческое зверье. От бурого одинокого бродяги медведя, огромного, как конь, лося, сохатого, оленя до серны, белки — бурундука и зайца. Водились здесь похожие на индюков, забывающие обо всем на свете во время токования тетерева, фазаны, рябчики, куропатки, дикие гуси и утки. Охотиться можно было на все. Никто в тайге понятия не имел о сезонах запрета на охоту. Охотились местные, у поляков не было оружия. А что было делать обезоруженным ссыльным, еле живым от голода? Они пробовали использовать охотничьи приемы дикарей — ловушки, пригнутые к земле верхушки деревьев, волчьи ямы с кольями на дне, точный бросок дубинки или просто палки. Искали птичьи гнезда, собирали в них яйца и голопузых птенцов. Разными способами пытались ловить рыбу. Пойма была удивительно богата рыбой. Но у них не было ни сетей, ни бредней. Плели подсечки из шнурков, березового или лозового лыка. Из лозы плели специальные корзины, похожие на огромные груши, так хитро устроенные, что, попав в такую корзину, рыба уже не могла выбраться из нее. Находили подходящее место, вбивали кол в дно реки, привязывали к нему корзину и оставляли на ночь.