— Хеллоу!
— Роба! — спокойно, без паузы сказал Двойник. — Привет!
— Боб Николаевич! — слышно было, что Серман улыбается. — Как съездил?
— Очень нормально.
— Когда вернулся?
— Вечером вчера.
— Надька где?
— В манде!
— Боря…
— Ну, извини, забыл, ты же у нас культурный! Приехала на полчаса, повертела… хвостом и увалила.
— А что девочка твоя?
В этот момент Огарев получил стремительный взгляд от своего Двойника и понял: тот просил быть аккуратнее. Так странно было спасать человека, которого ты собираешься угробить!
— Старик, это не телефонный разговор! — И заржал диким голосом, пародируя Борисово довольство собой… Нет, не то, не то. По-другому надо. Прервал свой хохот хамский. — Ты, Роба, думаешь я там отдыхал, что ли?!
Надька услышала это проявление «мужской солидарности». Показала Севе глазами: не будь дураком — Роба это все просекает лучше нас с тобой! И действительно, какое-то напряжение, сомнение какое-то послышалось в голосе эстонско-американского корреспондента:
— Когда повидаемся, старик?
— Когда скажешь! Соскучился дико!
Это были неплохие слова; они сбивали с толку тех гебистов или ментов, которые могли сейчас подслушивать их разговор. Серман, по идее, должен был понять и одобрить Борисову хитрость.
— Мне, кстати, Харитонов Юрка звонил… Стекло ветровое для «Вольвы» сделал… — И дальше тем же глуповатым, ничего не значащим тоном нес глуповатые, ничего не значащие вещи.
Но можно было поклясться, что Серман на том конце провода замер, ведь «Харитонов Юрка» было обозначением тех придуманных Борисом людей из мэрии, которые якобы готовы были протолкнуть их груз через границу.
— Я с ним встречаюсь в районе двенадцати. Потом могу к тебе подскочить… Как насчет часа дня?
— Идет! Жду.
Двойник положил трубку, откинулся в кресле — устал. Да и не мудрено устать! Но отлично отработал. С некоторой суетней, но отлично! Надька так вся и светилась гордостью за свое произведение искусства… И вдруг понял, заметил Борис: Надька на него не глядела. А ведь должна была бы глядеть — чтоб получить «поощрение от вышестоящей инстанции». Однако она так радовалась неприятно… словно Бориса вообще не существовало!
Да хреновина это. Показалось!
А все равно он ощутил вдруг свою удивительную ненужность. Эта кукла говорящая плюс Надька — хорош, больше никто и не надобен!
Придет же в голову такая ерундовина!
Пока он думал это и потом успокаивал себя, Надька, так и не взглянув на него «получить поощрение», ушла из комнаты собирать вещи для больницы. Борис остался вдвоем с… этим. И неожиданно для себя ощутил неловкость… Во, чушь собачья! Он же — мой нанятый работник, слуга. Он у меня корм из рук получает!.. Однако ощущал в себе это нелепое чувство — неловкость.