— То есть не пришлось…
— Ну как… Однажды было. Когда — лично… Но не врага, приятеля. Друга своего.
Игорь напрягся.
— Как это?
— Просто. Было задание, по ту сторону «ниточки». Мы перешли, отработали. Поначалу все было штатно — шли как по паркету. Расслабились. Ну и, как водится, на обратном пути… Короче, напоролись на мину… Зацепили, потянули… Что-то ахнуло, вздыбилось, разметало. В себя пришли — в башке черти молоточками стучат, в кровище все. Осмотрелись… Два «двухсотых», три «трехсотых». Один — тяжелый. Молчит, зубами скрипит, кишки из-под «бронника» наружу лезут, как змеи, он их обратно впихнуть пытается. Да и лицо все посечено, один глаз — долой. Шансов никаких. До своих — сутки с гаком киселя хлебать, самим бы выбраться. Раненых взвалили — потащили. Командир мне остаться приказал. Понятно для чего. Не должен наш брат живым в руки врага попадать. Дождаться надо, убедиться, доложить после. Остался… Гляжу на своего приятеля. Тот молчит, руками брюхо жмет, кишки держит. Сам на меня одним глазом смотрит. Все понимает. И я — понимаю. Пока он еще оглушен, ничего не чувствует, но скоро адреналин схлынет и придет боль. Видели мы таких, что губы в кровь кусали, что пальцы, воя, грызли! Жуткое это зрелище! Говорит приятель: «Не дай мучиться. Один хрен — покойник я. Зачем за минуты цепляться? Сделай! По дружбе прошу!» А я не могу. Рука не поднимается. Друг он мне. Жену его знаю, детей. Слабину я дал. Отвернулся. Слезы сами по себе текут, смотреть на него не могу. Об одном думаю — пускай бы скорее… А он — настоящий боец. Был. Говорит: «Давай я сам себя, чтобы тебе грех на душу не брать. — А сам уже зубами от боли скрипит, глаз закатывает. — Дай!» Я ему пистолет. А он головой мотает: нет, нельзя шуметь! Помирает, а ведь обо мне, об ушедших думает! «Нож давай». Выдернул я ему нож! Он взял. Кровь с ладони стер, чтобы рукоять не выскользнула. Посмотрел прямо в лицо, так что мурашки по коже: «Жене и матери скажешь, что умер мгновенно, без боли. Обещай!» Кивнул я. «Ну, всё. Отвернись!» А я взгляд отвести не могу. Стыдно мне, что не я его, а он — сам. Ведь страшно это, когда сам. Если бы я, то легче ему было бы — ткнул неожиданно, без предупреждения. А я ему в этой последней услуге отказал! Подвел он нож под подбородок и другой рукой, ударом, в горло вогнал! Да неудачно… Соскочило лезвие, в бок пошло. Кровь ртом хлынула, запузырилась. Но в сознании он! Смотрит на меня твердо — взглядом просит. Перехватил я нож из его рук и разом горло перехватил от уха до уха… Вот так вот… Саня его звали. Потом полгода мне снился. Остальных мы донесли. А Саню — нет… — Михаил замолчал, вытащил из пачки сигарету, закурил нервно. Пальцы у него дрожали.