Еще какое-то время провозилась Ивка в глубинах сундука и, выдохнув, с усилием опустила тяжелую крышку. Из граненого кувшина, дивного оттенка лилового стекла налила в парный ему по узору и материалу кубок клюквенной воды, выпила. Швырнула кубок на пол, за ним столкнула кувшин и раздавила осколки каблуком. Тщательно замела на совок, прикрыла платом. Растворила двери.
Дом спал все так же безмятежно, не понадобилась и ворожба. Купавка, поняв, что хозяйка не скоро будет, не торопилась к печке. Или Юрка не пустил. Краешки Ивкиных губ изогнулись. Бесшумно, как большая рысь, стала она подниматься еще выше, на чердак. Там, где лестница заканчивалась, висело, занимая весь простенок, огромное потускневшее полотно. Его давным-давно написал Ястреб Крадок и подарил на день рождения горластому внучонку, снова отправляясь на границу. Казалось, картина висела здесь сотню лет. И маленький Юрка когда-то простаивал перед ней часами, не глядя на сквозняки и окрики нянек, пытаясь дознаться, что на ней нарисовано. Ивке не надо было стоять перед полотном. Ведьма знала, что это ключ. Даже не ключ — дерево. Корни его уходили в прошлое, ствол рос здесь, а ветки с разномастными листьями, должно быть, уводили в будущее или в вовсе в тридесятые земли. Причуда Берегини, или Ястреб в самом деле этого хотел, но полотно получилось живое. На нем в зависимости от настроения смотревшего и самой картины могли пойти дождь или снег, выглянуть солнце, прорасти трава, или вовсе нежданный гость выходил из рамы. Мир на полотне был смешным, прекрасным, или грустным — но опасным — никогда. Ольга, Юркина бабка, властная, но лишенная ведьмовского дара, к картине не подходила. Не могла принять. Завороженная тайной и уверенная в себе и своем умении, Ивка не раз и не два пробовала разобраться, что же такое висит на стене в их доме, но это оказалось так же безнадежно, как познать Берег. Ветку, листок, морщинку на стволе — да, но не все дерево. И она смирилась. Как и с тем, что ее муж — добрый и кроткий Ветер Крадок, а не его отец.
Ивка пробыла здесь недолго, а когда возвращалась — улыбка не сходила с губ.
— Мама?
Сын стоял посреди прихожей, отбрасывая на плитки пола короткую тень. Черные волосы со сна всклокочены, припухшие глаза не то серые, не то синие — весь в мать. А подбородок упрямый и плечи широкие, несмотря на юность — в деда. Ночная рубаха ниже колен. И трогательный пушок на подбородке и над верхней губой.
— Кто-то ходит. Я проснулся…
— Я Купавку искала, — Ивка весело тряхнула волосами. — Есть хочется.
— Мы не думали… Мы заговорились…