- Замолчи, - сказал мне г-н торсийский кюре, - не прикидывайся младенцем.
Дул резкий ветер, и я вдруг увидел, что его милое старое лицо посинело от холода.
- Зайдем сюда, я промерз до костей.
Это была сторожка, где Кловис складывает свои вязанки хвороста.
- Я не могу теперь пойти к тебе. Что о нас подумают? К тому же хозяин гаража, господин Бигр, взялся отвезти меня в Торси на машине. В сущности, мне, понимаешь, следовало задержаться еще на несколько дней в Лилле, я не должен выходить в такую погоду.
- Вы приехали из-за меня! - сказал я.
В ответ он сердито пожал плечами.
- А похороны? Да и не твое это дело, мой мальчик, я поступаю так, как считаю нужным, зайди ко мне завтра.
- Ни завтра, ни послезавтра, ни, возможно, вообще на этой неделе, если только...
- Я сыт по горло твоими "если только". Хочешь, приходи, не хочешь, не приходи. Все-то тебе надо взвесить. Ты заплутался в наречиях. Жизнь нужно строить ясно, как французское предложение. Каждый служит Господу Богу на свой манер и на своем языке, какого черта! Даже весь твой облик, одежда, вот эта пелерина, например...
- Но эта пелерина - подарок моей тетки!
- Ты похож на немецкого романтика. И потом, что за мина!
У него было такое выражение лица, какого я никогда прежде не видел, почти злобное. Мне кажется, он сначала заставлял себя говорить со мной сурово, но теперь самые жестокие слова сами рвались у него с языка, и, возможно, он сердился на себя за то, что не может их сдержать.
- Я не отвечаю за то, как выгляжу! - сказал я.
- Отвечаешь! Прежде всего, ты безобразно питаешься. Я еще должен об этом поговорить с тобой, очень серьезно. Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в том, что... - Он замолк. - Нет, об этом в другой раз, - заговорил он опять, более мягко, - не в этой лачуге. Короче, ты питаешься наперекор всякому здравому смыслу и еще удивляешься, что у тебя боли... Да если бы я ел, как ты, У меня самого были бы колики в животе! Что касается внутренней жизни, друг мой, боюсь, тут беда того же порядка. Ты недостаточно молишься. Ты больше страдаешь, чем молишься, вот что я думаю. Еда должна соответствовать затрачиваемым усилиям, а молитва - мере наших горестей.
- Дело в том... я не... я не могу! - вскричал я. И тотчас пожалел об этом признании, потому что взгляд его вновь посуровел.
- Не можешь молиться, бормочи! Послушай, я тоже натыкался на стену! Дьявол внушал мне такое отвращение к молитве, что с меня пот катил градом, когда я принуждал себя перебирать четки, веришь? Постарайся понять!
- О, я понимаю! - ответил я с таким жаром, что он долго смотрел на меня, меряя взглядом с головы до ног, без всякой, впрочем, недоброжелательности, напротив...