– А теперь встречайте – последний русский писатель Иван Ильич Головин!
Оба ведущих произнесли имя хором, отчего входящему это напомнило излюбленное всеми жителями острова-мегаполиса караоке. Под бравурный марш Иван Ильич, бодрым шагом вскочил на возвышение, резиново улыбаясь, помахал рукой, отчего аплодисменты немедля превратились в шквальный грохот. Прошел до середины сцены, поклонился, как полагалось, и сел за стол; только тогда овации прекратились. Все это до жути напоминало ему теннисный матч, где-то на стадии полуфинала – и народу в студии прибавилось, и он уже порядком измочален работой. Такахиро приблизился к сцене со стороны зрительного зала, мускусное амбре, долженствующее подчеркнуть мужские качества ведущего, омыло Головина тяжкой волной.
– Иван Ильич, – да когда ж он, наконец, сможет выговорить непокорную букву! Головин невольно покусал губы и тут же снова улыбнулся, так проще, так незаметней: все время улыбаться почтеннейшей публике, – перед тем, как вы просмотрите написанное за прошедшие дни, и приступите к продолжению, у нас к вам несколько вопросов.
– Я внимательно слушаю, – интересно, а сам-то он достаточно хорошо говорит на государственном? Хотя «последний русский писатель» и должен ошибаться, главное, чтобы было понятно, интересно, и… и чтоб ток-шоу могло продолжаться, вещая, хоть на Африку, хоть на Америку. Да хоть на Антарктиду, ведь и там тоже сыщутся такие же любопытные, глядящие на то, как господин Головин, – прелесть выражение, используемое Хитоми, – пишет рассказы в прямом эфире, уже больше двух лет. Желательно одной длины, так, чтобы начав в понедельник или вторник, к воскресенью можно быстро дописать финал и еще устроить викторину по итогам творчества и вручение призов зрителям в студии и специально приглашенным счастливчикам, отгадавшим что-то из вымершей области культуры. Не только и не столько русской: кто сейчас вообще пишет, кроме него? Вернее, так: кто сейчас читает мысли, не могущие поместиться на экран планшетника? Полтораста иероглифов, или примерно пятьсот знаков латиницей. Если человеку приспичило что-то сказать, ему следует ввернуть мысль в эти строгие рамки. И никогда не превышать лимита.
Он поднял глаза на Такахиро. Тот, подойдя к столу, так что оказался на одном уровне с сидящим на сцене, спросил вполоборота:
– Мы давно хотели спросить у вас, почему этот рассказ так сильно выбивается из привычных нам прежних ваших творений?
– Не о девятнадцатом веке?
– Не стилизация под Тургенева, Бунина, Чехова, Достоевского. Зрители успели привыкнуть к вашей стилистике, к вашей атмосфере. И вдруг такой пассаж.