– Главная! – и почти тот час же:
– Подъем!
Страшно взревели двигатели, изрыгая из дюз феерические лепестки пламени, окутывая «Марию Магдалину» и все вокруг тяжелой пеленой дыма. Казалось, сама земля задрожала.
И в этот миг освященный корабль начал свое медленное, но с каждой секундой все быстрее и быстрее продвижение ввысь, к звездам…
Перегрузки тяжелой десницей приковали барона к креслу. Невозможно оказалось даже шевельнуть рукой, головой, да что там невозможно слова сказать. И все из-за этого проклятого самоучки, мрачно подумывал Мюльбергер. Но мысли плохо слушались, путались, перескакивая с одного на другое. Барона утешала лишь мысль, что и новгородцу в данный момент приходится испытывать тоже.
Резкий рывок, короткая передышка, хриплый голос, с шумом и придыханием произносящий слова, не узнаешь прежнего задорного лухмановского говора:
– Первая ступень отошла, – и снова тяжким бременем ложится на плечи перегрузка.
Барон подумал, что кочегарам этой ступени повезло – отработали свое и сейчас медленно опускаются вниз, на землю, приземлятся где-нибудь в Австрии или Венгрии. А они двигаются дальше в неизвестное….
Предыстория той аудиенции у кардинала Антония, на которой присутствовал и сам барон, представлялась порою удивительной, но более всего в появлении самого Лухманова с его многообещающими идеями. В то время в Московии назревала смута, восшествие на престол царя Федора Иоанновича ознаменовалось беспорядками, а скорая смерть царевича Димитрия и вовсе ввергла страну в раздоры и распри. Многие бояре и купчины тогда бежали прочь, спешно меняя веру, припадая к стопам новых властителей и ища у них поддержки и защиты. Лухманов не стал исключением.
Московит этот происходил из известного и знатного рода, возвысившегося при Иване III Васильевиче и его сыне Василии III и низвергнутым следующим князем Всея Руси, царем Московским Иваном Грозным. Прадед Лухманова участвовал в создании Судебника, имел поручительство Ивана Темного на государственные и приватные беседы с послами иноземными, «кои много полезны для Руси будут глаголать». И потомок его, памятуя успехи давнего родственника, немало сил и старания приложил для того, чтобы самому ученым стать, а потому изъясняться мог и на латинском, и на грецком и языком нечестивого Лютера достаточно свободно владел, много книг, доставшихся ему в наследство, изучил и много полезных для себя выводов сделал.
И так получилось, что попала в его руки книга Николая Коперника «Об обращении небесных сфер», проклятая Лютером и потому еще активно обсуждающаяся в землях Польши, Ливонии, Австрии и проникшая даже в ставшую разом глухою и слепою Московию.