Мы часто смотрели по телевизору старые фильмы – напыщенные вестерны с оркестровой музыкой (отец, развалившись на диване с банкой пива, по ходу фильма комментировал: “Того, кто выбрал Богарта на эту роль, нужно повесить – да, шериф?”). Иногда по субботам, когда мама работала, он водил меня в кино на дневные сеансы, пусть некоторые фильмы мне было смотреть рановато, скажем, “Миллионы Брюстера” или “Восемь выходят из игры”. После сеанса отец говорил: “Что ж, не шедевр, но деньги назад я требовать не буду, а ты?” Дважды он возил меня в Эмершем, в мрачную бильярдную, – помню, его восхищало, как ловко я загоняю шары в лузы, но злило, что я каждый раз несколько минут прицеливаюсь, и в третий раз он меня с собой не взял.
В гольф-клубе мы тоже бывали часто, и отец между свиданиями с Надин учил меня, как держать клюшку, как правильно стоять. И любимый шоколадный батончик был у нас один и тот же, “Дрифтер” (не припомню другого такого сладкоежки, как отец). Мы оба любили спагетти болоньезе и гренки с малиновым вареньем, терпеть не могли цветную капусту и помидоры. В платяном шкафу он хранил черный футляр с белоснежной электрогитарой “Фендер Телекастер”, которую изредка вынимал, просто в руках подержать, тренькал большим пальцем по струнам. Его завораживала красота инструмента, а не звучание, – впрочем, как и меня. Что еще нас объединяло? Цвет волос один и тот же, иссиня-черный, и, как ни печально, черты лица я тоже унаследовал от него, потому сейчас и не люблю бриться перед зеркалом, сидеть в кресле у парикмахера или задирать голову в лифте с зеркальным потолком.
Прочие наши сходства столь несущественны, что и говорить не о чем. Я уверен, мы с самого начала смотрели на мир по-разному. Но когда мне было двенадцать, я трезвонил о его достижениях всякому, кто готов был слушать. Если приходящие няни спрашивали: “А твой папа? Вы с ним часто видитесь?” – меня так и распирало от гордости. Ну и пусть мы редко бываем вместе, не ходим в кино или куда-то еще, не едим больше за одним столом. У него есть дела поважнее, чем нянчиться со мной. “Он все время в разъездах, работает на съемках сериала”, – объяснял я. “А-а, – отвечали мне, – а что за сериал?” И лица светлели, стоило мне произнести название “Кудесница”, как будто оно объясняло его отсутствие, оправдывало его.
⇒
У меня никогда не хватало духу пересмотреть скрипучие видеокассеты с записями серий, которые я сделал еще мальчишкой, но я их сохранил – как хранят урну, когда прах уже развеян. Если бы я посмотрел серии снова, то стерлись бы все хорошие воспоминания о фильме, да и слишком велика пропасть между бедным нетерпеливым ребенком, который их записывал, и взрослым, продолжающим их хранить. Я вряд ли узнал бы про сериал, если бы не отец, однако первый же выпуск заворожил меня как ни одна другая история – я ощутил небывалый прилив радости, места и герои показались мне родными; эта история будто пряталась во мне с самого начала, как мушка в янтаре.