Мне уже не раз приходилось видеть отца в гневе, но несколько иного рода – дома, когда я за ним подглядывал через стойки перил. Он рыскал взад-вперед по коридору под градом маминых оскорблений: эгоист, ничтожество, бездельник, тупица, черствый, бессовестный, трус! Она извлекала на свет все его прошлые ошибки и грехи, швыряла ему в лицо имена других женщин, как нецензурную брань, повторяла, что вообще никогда его не любила, что он не в состоянии выполнить и самой простой ее просьбы, что все ее друзья его презирают, даже родной сын уважать перестал.
Час-другой – и он срывался. Пробивал башмаком стенку серванта, разносил в щепки дверь нижнего этажа. Срывал со стен картины и топтал ногами. Позже, после его ухода, обломки заворачивали в газеты – собирала их мама, в отчаянии, стоя на коленях. “Дэниэл, достань, пожалуйста, пылесос. Молчи. Я все понимаю, ясно? Все понимаю”.
Дети в несчастливых браках умело обращаются с пылесосами. Мы привыкаем их доставать по вечерам и убираем то, что не склеишь. Чистый ковер – источник покоя.
Отец за все годы, пока жил с нами, ни разу не поднял руку на маму – во всяком случае, при мне, – но дверные рамы у нас в доме были многократно перекрашенные, шершавые, как шкурка авокадо, мебель латаная-перелатаная, семейные фотографии в рамках почти сплошь без стекол. Теперь мне стыдно, что когда-то я восхищался его выдержкой, – можно подумать, требовалась железная воля, чтобы не ударить маму.
Честно признаюсь, я не понимал, из-за чего родители ссорились, кто из них затевал скандалы. Задним умом легче во всем винить отца, но это, пожалуй, упрощение. Ведь несмотря на его жестокость и на то, чем все закончилось, не мог он быть виновником всех семейных передряг.
Знаю я лишь то, что сохранила память. Помню, как во время драк он стоял неподвижно, а мама наносила удар за ударом, будто он признавал за ней право нападать и терпел ее жалкие тычки, как дерево терпит пичужек. Видимо, он знал свою темную сторону и старался ее обуздать. Более достойный человек, думаю, сумел бы.
⇒
Увидев, что впереди стоят машины, он резко вдавил педаль тормоза. Казалось, из-под нас выскальзывает подвеска. Шины заскрежетали, будто вот-вот лопнут. Ремень впился мне в шею. Я зажмурился – сейчас на нас обрушатся металл и осколки стекла, – но удара не последовало. Наступило невероятное затишье.
Глянув в ветровое стекло, я увидел совсем близко задний бампер фургона. Из окна глупыми глазами таращился лабрадор, пыхтел, вывалив язык. Пахло паленой резиной. Лицо у отца пылало, он задыхался.