Я никогда не слышал, чтобы Кетт кричал. Я даже не слышал, чтобы он когда-нибудь повышал голос. Он безмолвно вцепился в окровавленную сталь клинка, смотря в глаза всаднику, нанесшему мне фатальный удар. Он ненавидел его. Он презирал его. Он безмолвно его проклинал. Клинок вырвался, оставив на мальчишеских руках глубокие порезы. В окружении свиты наездник покинул Белое Золото. Моя дальнейшая судьба его не волновала. Это было последнее предупреждение. Он давал людям еще один шанс и время все обдумать. Он был уверен, что люди примут правильное решение. На моем месте мог оказаться любой из них. Никто не посмел остановить его.
Кто-то неуклюже попытался приподнять мне голову и положить себе на колени. Запах сена и конского пота. Драчун. Для всех нас он по-прежнему был просто Драчун, хотя от того задиры, которого мы знали, давно уже ничего не осталось. На миг я приоткрыл глаза. Кетт сидел рядом, держа мою руку в окровавленных ладонях. Чувство отрешенности, когда последние силы уходят… Что значила для нас эта жизнь? С последним вздохом я сжал пальцы. Агония поглотила меня.
Я умер там, на пыльной дороге у порога деревенского трактира, где когда-то рухнула подкова, провисевшая над дверью более двадцати лет. Тогда мы действительно верили, что эта дорога будет длинной.
9…ТЫ ГЛУХ К МОИМ МОЛЬБАМ, ВОЗМОЖНО…
В прошлом я скорбел. Теперь пришло мое время видеть их скорбь со стороны.
Окровавленную одежду сожгли. Мать омывала тело, вздрагивая при каждом прикосновении к холодеющей коже. Горе целиком опустошило ее. У нее не осталось сил даже на то, чтобы плакать. Со двора доносился мерный стук молотков — отец и брат сколачивали гроб. Драчун отправился за священником. Кетт был на кладбище — он помогал мужу Анэлли рыть могилу.
Меня похоронили рядом с Вельдом, на закате, когда лучи алеющего солнца заставляли людей рыдать кровавыми слезами. Анэлли на похороны не пришла, но никто не осудил ее, оставшуюся в опустевшем доме. Она тихо плакала, склонясь над колыбелью своей маленькой дочурки.
10…ЧТО МНЕ ДАВНО ПОРА ПОНЯТЬ…
Кетт провел у могилы всю ночь и весь последующий день. Он не двигался, не выказывал ни голода, ни жажды. В глубине ввалившихся глаз читалось безразличие ко всему, что движется и дышит. Казалось, разум оставил его. Утратив узы дружбы, он утратил интерес к жизни.
К вечеру пришел мой отец и силой поставил его на ноги. Его шатало.
— Будь мужчиной, парень.
Кетт заглянул ему в глаза, и отец отвел взгляд. Всю дорогу до дома он не проронил ни слова.
Моя мать приняла Кетта, как давно забытого родного сына: отстраненно, с едва заметной оттаивающей любовью. Она накормила его. Затем села рядом и попросила рассказать все. От начала до конца. Все те годы, что мы дарили нашей дружбе. Эти долгие семь с половиной лет — почти всю его жизнь. И Кетт говорил, а мать, опустив голову на руки и закрыв глаза, молчала. Казалось, она спала, но она слушала, и ее веки с поредевшими ресницами мелко дрожали.