Альбер медленно наклонил голову, как будто слова Элен укрепили его в собственном мнении, потом неожиданно сказал:
— Ладно, мне пора. Я забежал только на минутку. Увидимся позже. Сочувствую Янтарику. Теперь смотрите за ним как следует.
— Непременно, — ответила Элен. — Я думаю несколько дней подержать его у Тома Ланка.
Джордж Альбер сел в свою машину и укатил.
— Определенно терпеть не могу этого парня! — сказал Джеральд Шор с удивившей его племянницу глубиной чувства.
— Почему, дядя Джеральд?
— Я сам не знаю. Уж слишком самоуверен. В пожилой человеке это не так коробит, но что такого сделал, скажи мне, этот лоботряс, чтобы держаться столь высокомерно? Как могло случиться, что его не призвали в армию?
— Плохо слышит на левое ухо, — объяснила Элен. — Разве ты не замечал, что он всегда поворачивается к говорящему правым боком?
Джеральд фыркнул:
— Все дело в его классическом профиле. Обрати внимание как он держит голову! Подражает очередной кинознаменитости.
— Да нет, дядя Джеральд, ты несправедлив. Он действительно слышит плохо, я точно знаю. Он пытался попасть на фронт.
Джеральд Шор быстро спросил:
— Когда Джерри Темплер возвращается в лагерь?
— В понедельник.
Элен даже страшно стало при мысли, что это совсем скоро.
— Он знает, куда его пошлют?
— Если и знает, то не говорит.
Джеральд распахнул перед Элен дверь, но сам не последовал за ней.
— У меня еще дела в городе. — Он взглянул на часы. — А тебе уже скоро надо будет выезжать. Ты опоздаешь к обеду, поэтому лучше сказать, что поедешь со мной. Это успокоит Матильду, а ты сможешь уделить Мейсону столько времени, сколько понадобится. А понадобится много, можешь быть уверена. В девять часов я буду ждать вас перед «Касл-Гейт».
Он закрыл за ней дверь прежде, чем девушка успела еще раз напомнить ему, что дядя Фрэнклин совершенно определенно просил ее держать в тайне от всех, кроме Перри Мейсона, назначенное свидание в «Касл-Гейт».
Перри Мейсона природа наделила редкостным даром: располагать к себе людей. Обычно он бывал спокоен и сдержан, но в минуты величайшего напряжения его неукротимая натура прорывалась наружу. Перед жюри Присяжных он демонстрировал блеск и Изящество прирожденного актера. Его голос превращался в тончайший инструмент, усиливающий воздействие его слов. Его острые вопросы разоблачали лживость показаний добросовестных свидетелей, выявляли в них грубую подделку. В сложных ситуациях он превращался в быстродействующую мыслящую машину, внушал окружающим свои мысли, играл на их чувствах, мгновенно просчитывая последующие ходы противника. Блестящий, убедительный оратор, он никогда не забывал подкреплять свои аргументы железной логикой.