«В боях за 20 декабря взято в плен 1490 немецких и венгерских солдат и офицеров, подбито и уничтожено 49 немецких танков. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито 27 самолетов противника…»
— Жалко, что про наш фронт ничего нет, — проговорил Синюхин, дочитав до конца сводку.
— Что вы сказали? — Сима готовила бинты и не расслышала реплики Синюхина.
— О нашем бы фронте такую сводку. Мы тут немало городов освободили, а сколько фашистов уничтожили и забрали — не сосчитать.
— Я когда увидела вас — глазам не поверила, — говорила Сима, осматривая руку Синюхина. — Прострел выше кисти. Придется показать товарищу майору, — проговорила она, обрабатывая рану. — Боюсь, положат вас в госпиталь.
— Как это положат, когда до Берлина…
— Ну и голосище у вас… — перебила его Сима, — не кричите, придет врач, ему и скажете.
Синюхин отстранил Симу и молча стал забинтовывать руку.
— Подождите, дайте закончить обработку раны Думала, вы изменились, а вы все такой же упрямый, — уже сердясь, проговорила Сима. Она всей душой сочувствовала Синюхину: разве сама она не подавала рапорт за рапортом там, в Беломорске, чтобы ее направили в действующую армию? Когда перевязка была закончена, тихо попросила:
— Товарищ Синюхин, дайте слово, что будете приходить на перевязку…
Иван Титович широко улыбнулся:
— Вот за это спасибо! Даю слово. Вы стали такая же хорошая, как Акошин или военфельдшер Катя Данюк, ей-богу! — восторженно сказал он. — А Макаренко, как вы думаете, отошлют? — посерьезнел он.
— Да, думаю, что отправят.
— Вот это жалко, лучший разведчик он.
В свой взвод Синюхин ушел опечаленным.
В воздухе стоял глухой гул голосов, крики, сигналы сирен. По асфальтированной дороге спешно двигались на запад толпы людей, автомобили, повозки, двуколки с беженцами. И над всем этим нависло тяжелое низкое небо. Мокрый снег падал, переставал, опять падал.
У края шоссе стояла Надя с высоко поднятой рукой. Поверх пальто наброшен плащ с капюшоном. На щеках блестели капли дождя.
— Подвезите! — крикнула она по-немецки проезжавшей мимо в кабриолете с каким-то военным толстой немке.
Натянув поводья, та остановила лошадей.
— Подвезу, только недалеко, — проговорила она грубым голосом. — Что же это вы пешком, без вещей?
— Ничего у меня теперь нет… Всех своих потеряла, — всхлипнула Надя.
Военный потеснился, давая Наде место.
Немка хлестнула лошадей:
— Вот, все кричали: разбиты русские! Москву забрали! А они уже нас забирают!
— Неужели и сюда придут? — испуганно спросила Надя.
— Выходит, что так… — и немка опять с силой хлестнула лошадей.