Шварц с интересом следил за его карандашом, потом снова сел. Медленно раскачиваясь в кресле-качалке, он также медленно цедил сквозь зубы:
— Мы с тобой не виделись, Отто, с тридцать седьмого, то есть как окончили училище. Ты тогда сразу пошел вверх, даже был прикомандирован к генеральному штабу…
Узкое продолговатое лицо Блюммера, с рыжеватым ежиком над высоким лбом, повернулось к Шварцу.
— Да, — подтвердил он.
— Вообще тебе везет в жизни, — вздохнул Шварц, ты везде сумеешь устроиться. Даже здесь, в землянке, живешь, как в лучшем номере хельсинского отеля. Ковры, мягкая мебель, письменный стол, даже подобие камина… — Шварц старался придать своему голосу добродушно-товарищеский тон. Он считал себя незаурядным офицером, Блюммера же — более чем посредственностью. — Я слышал, — неожиданно переменил он тему разговора, — здесь скоро произойдут изменения, если не будут предприняты особые меры…
Блюммер на минуту перестал рисовать и посмотрел на собеседника.
— Очевидно, так.
— Нет, ты счастливчик, Отто, — еще раз повторил Шварц. — Завтра на Украину!
— Хватит с меня! Надоели эти проклятые болота и леса, — голос Блюммера стал визгливым. — Никогда мне не приходилось воевать в таких условиях. Не можешь себя чувствовать в безопасности ни здесь, в офицерской землянке, ни в тылу. Фронт без движения, боев почти нет, а потери ежедневно.
— Поэтому и необходимо любой ценой продвигаться вперед, — произнес Шварц слышанную им в штабе фразу.
— За два последних месяца мы предприняли больше пятнадцати попыток. — Блюммер в раздражении заскользил карандашом по бумаге. На листке блокнота одна за другой стали появляться уродливые фигуры.
Заложив за голову руки с массивными перстнями на пальцах, Шварц невозмутимо покачивался. Раздражение Блюммера доставляло ему удовольствие.
Блюммер, сделав сильный нажим, сломал карандаш.
— Все, что мы здесь завоевали, сводится к нулю, — снова припомнил Шварц слышанное им в штабе. — Мурманская железная дорога не перерезана ни в одном месте, — он понизил голос. — Нас здесь подслушать не могут?
— Говори, только тихо.
— По всей линии Карельского фронта наши войска за последнее время не продвинулись ни на шаг…
Лицо Блюммера сморщилось:
— Мой бог, это всякий знает. — Он подумал: «У нашего генерала не одна шишка вскочила от этого Карельского камешка!»
— Это значит — «Голубой песец» не убит! — еще тише сказал Шварц.
Блюммер высоко поднял брови и посмотрел на Шварца: откуда ему известно о «Голубом песце»?
Шварц наслаждался тем, как был поражен его словами приятель. Наклонившись к Блюммеру, он зашептал: