Решив жениться на моей жене, я был полон уверенности, что вылечу ее. Я считал себя умнее всех докторов и с пеной у рта доказывал всяким ученым доцентам и профессорам, что ее болезнь коренится в чем-то другом, чем они предполагают. Я чувствовал, что ей нужна суровая обстановка, простая среда, где к ней относились бы как к здоровому человеку.
Пока мы жили в городе у ее родителей, мои психиатрические эксперименты не имели успеха — приходилось приспосабливаться к тестю, теше и шурину, обращавшимся с моей женой крайне осторожно. Тянулось это десять лет, пока я не понял, что ей надо жить в примитивных условиях, какие имеются в Новой Веси. Чтобы она знала: не затопит — будет холодно, не сварит обеда — останемся голодными.
Свой эксперимент я распространил и на уход за животными, которые ежедневно должны были подсказывать жене, что человеческое существование не есть что-то исключительное, что на этой земле живут и другие чудесные твари, твари со звериной душой, способной испытывать те же чувства, что и человек: любовь, верность, стойкость, печаль и гнев. Я хотел ей доказать, что природа сильнее, чем все наши страхи. Что с природой надо дружить, что ее можно постичь. Хотя в ней есть и нечто таинственное, но это лишь та часть, которую наша голова и наши руки еще не исследовали. Природа познаваема, и нет повода этому не верить.
Но за время нашего житья-бытья в Новой Веси, в «естественных» условиях, я не раз забывал, с какой целью сюда переехал. Иногда меня одолевали сомнения в действенности моей методы. Но в тот день, когда жена подралась с сестрой, я, к своей радости, услышал от нее такие слова:
— Я уже совсем не больна. Я прекрасно видела, как твоей сестре хотелось поругаться. Поэтому и пошла ей навстречу. Но все время чувствовала, что нет во мне злости, что все это больше походит на театр. А она по-настоящему сердилась, значит, ей было хуже, чем мне. Я уже совершенно здорова.
Я сказал ей:
— Раз ты здорова, иди работать.
Жена ничего не ответила, но на следующий день пошла на стекольный завод узнать, может ли она поступить на временную работу. Ей дали анкету. Когда она вернулась домой, я понял по ее носу, как ей не хочется идти работать, но сделал вид строгий и равнодушный. Чтобы проверить силу ее решимости, я обронил:
— Мне кажется, ты поверила в маоистский бред, который не считает работу женщины по хозяйству равноценной работе на фабрике.
Жена заинтересовалась, спросила:
— Это говорил Мао?
Я точно не знал, просто хотел сослаться на какой-нибудь авторитет, но не на такой, что навяз в зубах. Я продолжал: