Он принес присягу и отвечал на разные вопросы, задаваемые судьей-англичанином, а между тем рассматривал судейский нос и обнаружил, что нос этот, подобно его собственному, Эфраимову, не обделен веснушками. «Да ведь мы похожи, — подумал он. — Такой же клоп, как я».
— Вы обвиняетесь в том, — привычно-торопливо читал судья, — что такого-то дня…
Эфраим незаметно обернулся: там ли она все еще, или то было мимолетное видение, подобное ночной грезе.
— …бутылкой из-под сока… Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Он оскорбил меня! — крикнул Эфраим. — Он назвал меня грязной свиньей, а еще — бил всю дорогу до тюрьмы.
Судья пристально взглянул на Эфраима, а тот — на судью.
— Сколько вам лет? — спросил судья.
— Семнадцать.
Судья неслышно сказал несколько слов сидящему рядом секретарю, а затем вновь заговорил быстро, зачитывая приговор. Эфраим напряженно вслушивался в неясную английскую речь, но ничего не понял, кроме последнего:
— …и принимая во внимание все обстоятельства и все сообщенное суду, приговорить к тюремному заключению сроком на четыре дня со дня заключения под стражу.
Эфраим продолжал стоять на месте и не знал, что делать.
— Вы свободны, — сказал ему секретарь.
— Свободен?..
— Свободны. Идите в полицейское управление, там получите свои вещи и распишетесь в получении.
— Славно, что ты пришла, — сказал он Варде. — И что приговор такой — хорошо, и что освободили. И вообще, свобода — это хорошо.
— Я только сегодня узнала, — сказала Варда. — Даниэль уезжал и только нынче утром вернулся в Иерусалим.
Эфраим вдруг остановился и приложил руку к щеке.
— Выгляжу-то я, конечно, ужасно — грязный, заросший… проклятая эта борода…
— Глупенький, — сказала Варда. — Да ее почти и не заметно.
Несколько шагов они прошли молча, и внезапно она сказала:
— Как ты молод. Всего семнадцать. Мальчик. Ну просто мальчишка.
Она внимательно посмотрела на Эфраима, и тот почувствовал, что его распинает гордость.
— Я не мальчик, — сказал он с дрожью в голосе. — Я — хуже. Я клоп презренный. Но… ты не знаешь…
Рыдания вновь подступили к горлу, и он замолк, боясь, что не справится с собой. И вдруг он обнял ее, прижал к груди и поцеловал в губы. Она была такой мягкой, бессильной в его руках, что душа его преисполнилась умиления. Высвободившись, она несколько мгновений стояла, приложив руку к груди и тяжело дыша.
— Ты, верно, сердишься на меня, — сказал он. — Я, конечно, противен тебе, но я не могу ничего с собой поделать, старался изо всех сил, но не могу.
— Глупенький, — повторила она. — Ну да ладно, в любом случае я должна тебе поцелуй.