На втором этаже дома на Эттштрассе, который мне указал Штрассер, меня встретила улыбающаяся женщина.
— Герр профессор Шмидт сказал мне, что я могу встретить здесь… герра Райаковича.
(Я нарочно упомянул профессора Шмидта: в «вечной Германии» их такое множество!)
— Он как раз ждал кого-то, — ответила она мне. — Несомненно, вас… Но он ушел около часа назад со своей женой Джулианой, захватив два маленьких чемодана. Видимо, он торопился… «Мерседес» с самого утра ждет его…
Мне осталось лишь сфотографировать номер[41] роскошного автомобиля военного преступника. Через четыре дня Эрико Райа прибыл в Австрию. Воспользовавшись интенсивным автомобильным движением, а возможно, и пособничеством полиции, он предстал с высоко поднятой головой, улыбаясь, перед венским судебным следователем. К великому удивлению его самого и его адвоката г-жи Джоан Досталь, он был тут же арестован. Сердобольный суд приговорил его… к двум с половиной годам заключения.
Румяные, дородные и моложавые патентованные убийцы — те самые, которые использовали малолетних девочек в концлагерях как подопытных кроликов, а их старших сестер посылали в бордели для «капо», перед тем как засвидетельствовать истощение и необходимость прибегнуть к «лечению» газом «Циклон-Б», — средь бела дня разъезжают в «мерседесах» последних моделей, разводят цветы на своих роскошных виллах, играют на аккуратно подстриженных зеленых газонах с белокурыми детишками и внуками.
Несколько раз я, признаться, играл роль шпика. В Шлезвиг-Гольштейне, Ганновере и Баварии я устраивал засады на тихих улицах за изгородью или у ворот из кованого железа, приглядываясь к занятиям и повадкам бывших палачей.
Трижды мне удалось смотреть им прямо в глаза. То было молчаливое противоборство. Обычно они, прищурив голубые или серо-голубые глаза, инстинктивно отводили взгляд в сторону, но исподтишка, боязливо вновь поглядывали на меня с молчаливой ненавистью. Мы никогда не заговаривали. Да и о чем? Однако эту непримиримую конфронтацию можно было бы представить себе в виде такого диалога:
— Итак, герр профессор, вы помните времена, когда были образцовым убийцей?
— О, это было так давно… И к тому же вызывалось потребностями тотальной войны. Мы, немцы, привыкли исполнять приказы наших командиров. Нам приходилось столько сражаться, не правда ли?
— Калечить и убивать детей — такова, выходит, тотальная война?
Такой представлялась мне беседа с профессором Хорстом Шуманом в фешенебельном пригороде Франкфурта-на-Майне, человеком весьма уважаемым окружающими, близким другом известных врачей и высших полицейских чинов, не испытывающим никаких угрызений совести. Этот нацист изменил свой облик. А было так.