У Монпарнаса появилась собственная американская сказка, которую ее жители лихорадочно пересказывают друг другу. Запинаясь от возбуждения, судачат о том, как появился этот американец и как вытащил Сутина из болота спившихся художников Монпарнаса, протянув ему одну руку и сжимая в другой кипы долларов, за которые можно купить все, что угодно, в мире. Раньше, когда молчальник из Смиловичей едва держался на ногах от голода, он вызывал лишь жалость. Теперь возникают зависть и недоброжелательство, верные спутники успеха. Сколько непризнанных гениев всю жизнь напрасно ждали своего фармацевтического бога, чтобы он, как Барнс, вошел к ним в логова, в их грязные мастерские и, указывая пальцем на холсты, громко провозгласил: This one, and this one, and this one…
Когда доктор Готт вошел в белую палату, это сразу напомнило художнику Сутинхаиму появление американского миллиардера в его жизни. Целитель всеобщего воспаления глаз! И бог фармацевтов распорядился доставить свою добычу из картин Сутина в Гавр. Отныне на вилле в Мерионе под Филадельфией появится его первая миссия в Новом Свете, уже в 1923 году картинам удается перенестись через океан.
Одурманенный художник хочет приподняться на помосте и шепнуть двум водителям катафалка:
Когда-то у меня тоже был шофер, слышите? И комфортабельный автомобиль Збо был в моем распоряжении.
Но его голос не достигает водителей, занятых поиском узких проездов через карликовые деревни. Его голос где-то далеко, он погружен в мягкий, ватный поток воспоминаний, уготованный ему морфинным раствором.
Зборовский, польский поэт, превратившийся в маршана, который обожает белые костюмы и белые туфли, наконец-то приобрел себе автомобиль и нанял шофера, месье Данероля. Ранняя смерть Модильяни пробудила наконец у коллекционеров страсть к его картинам, а после налета Барнса американцы приезжают один за другим и оставляют на журнальном столике пачки долларов.
Данероль! Да, Сутин ясно видит его перед своими закрытыми глазами. Шофер везет художника прямиком в Ниццу, а он спит, свернувшись калачиком на задних сиденьях, эмбрион художника в «линкольне» модели «ле-барон». Збо отправляет его на Лазурный Берег, когда дни в Париже становятся слишком серыми.
Ванс или Кань, свет там замечательный, говорит Збо.
Уже нет испанского гриппа, наступили золотые двадцатые годы. Но Сутин ненавидит этот ослепительный, самоуверенный свет, приводящий его в отчаяние, как тогда в Пиренеях. Он снова стирает все написанное, уничтожает холсты, вспарывает их ножом.
Я хочу уехать из Кань, от этого пейзажа, который я не переношу. Придется нарисовать несколько паршивых натюрмортов.