За мгновение до того, как первые макушки высоких сосен впились бы в нее, безмолвно падающую, чья-то рука тряхнула ее особенно сильно. И все закончилось.
Она наконец смогла закричать. Крик вырвался из горла — сухого, будто обожженного, — и прозвучал жалобным хрипом. Олеся рывком села на кровати, озираясь.
Леса не было. Была все та же маленькая комнатка с деревянными стенами. И окно, за которым занимался рассвет. Через приоткрытые ставни в комнату лился упоительно сладкий, холодный дух просыпающейся земли.
В темноте сложно было различить того, кто стоял рядом с кроватью. Но цепкая старческая рука была смутно знакомой. А голос и того больше.
— Проснулась наконец? — спросила старуха, отпуская Лесино плечо. — Сильна ты спать!
«Глаша!» — поняла Олеся и тут же все вспомнила.
Как лежала на этой кровати, делая вид, что спит. Как напряженно прислушивалась к злому шепоту за окном. Как Аксинья назвала старуху с противным дребезжащим голосом сестрой, а после и по имени. И что говорили они странные слова, и что слова эти были про нее, про Олесю.
— То вопит, то каменеет… Припадочная, что ли? — спросила Глаша и присела на край кровати.
Леся ожидала почуять от нее тяжелый запах старого тела и мысленно сжалась, чтобы не выдать отвращения. Но старуха пахла сухими травами и чем-то, похожим на дух сырой земли. Она была старше Аксиньи. Чуть сгорбленная, с седыми космами, собранными в растрепанный пучок. Во тьме блестели ее глаза — два темных колодца. Но Олеся точно знала: при свете дня они серые, словно озерная вода.
— Гляди-ка, пробудилась, гостья наша! — Вскинула руки, с издевкой покачала головой. — Что снилось сладкого?
Леся хотела промолчать. Она и не думала рассказывать злобной старухе о плотном воздухе, о лесе, который раскинулся под ней, как добрый пес, не страшась оголить брюхо. Показать свое величие и жестокость. Заячью кровь, капающую на зеленую траву поляны.
— Я видела лес. — Губы сами растянулись в блаженной улыбке. — Большой и сильный. Он лежал подо мной, а я летела над ним. Это был хороший сон.
И пока онемевший, будто чужой рот выговаривал слова, Леся отстраненно наблюдала за старухой. Как та отпрянула, как скрипнула под ее весом кровать, как судорожно сжалась старческая ладонь, сминая покрывало. И как глаза сверкнули во тьме комнаты, будто отражение луны в спящем озере.
— Хороший, говоришь? — проскрипела Глаша. — Ну хороший, так еще посмотри…
И потянулась к Лесе.
— Нет! — дернулась та, не разбирая от страха и темноты, где стена, а где край постели. — Не смейте! Не трогайте!
Но старуха уже прижала к ее лбу горячую шершавую ладонь и принялась шептать: