Зонта с собой не было, куртки тоже. Я ускорил шаг, потом перешел на бег, но к дому добрался насквозь мокрый. Зубы отбивали бодрый узнаваемый мотив надвигающейся простуды. Я вскочил в подъезд, отряхнулся — вода капала с волос, футболка прилипла к телу, горло начинало саднить. На лестнице застыли следы промокших кроссовок.
Ключ скрипуче повернулся в замке, в квартире все осталось неизменным — все та же темнота, запах старости вперемешку с тем тревожным, сладковатым привкусом чего-то неизвестного, тянущегося из-под двери теткиной спальни. Я чувствовал, как начинают краснеть щеки, — это температура превращала меня в подобие квашеного помидора. «Мистер Картофель» открывался в девять, смена начиналась с восьми-тридцати, план по спасению моей неудачливой тушки сложился сам собой.
Отыскать в недрах сумки припрятанную мамой аптечку, залить кипятком пакетик противопростудного, выпить залпом, морщась и охая, завернуться в покрывало и заснуть, заснуть так крепко, чтобы простуде стало скучно, и она ушла.
На вкус лекарство было лимонным, куда приятнее воды, вскипяченной в заросшем налетом чайнике. Плотное покрывало, цвета пыльного перебродившего вина, укутывало приземистое кресло, я нашел его в дальнем углу захламленного чуланчика, заправил в домашний пододеяльник, и почти уже рухнул на тахту, но заметил, что с рассохшегося подоконника капает вода. Дождь сек окна, порывы ветра били в стекло, заставляя его мелко дрожать. Из трещин ощутимо дуло, сырость заполняла комнату медленно, но неотвратимо.
Тахта оказалась легкой, будто сделана из картона. Я легко отодвинул ее к противоположной стенке и наконец лег. В голове нарастал температурный гул, ровный, как от старого транзистора. Щеки пылали, воспаленное горло першило. Но я крепко верил в чудодейственную силу раскаленного варева из парацетамола и аскорбинки. Просто усталость, просто стресс, просто холодный дождь. Ничего, завтра будет новый день, нужно только выспаться, чтобы с новыми силами драить столы, унитазы и пол. Пол, столы и унитазы.
Я прижался лбом к холодной стене. Стало легче. Сон замаячил на краешке сознания, глубокий, температурный, жаркий. Перед тем, как нырнуть в него, как в омут, я успел подумать, что стена, так милосердно охлаждающая лоб, стала единственной границей между мной и отвратительно воняющей берлогой Елены Викторовны. Так себе ощущение, но отвернуться сил не было. Ведь я уже спал.
3
Мне снился стол. Он тускло поблескивал в неверном рассеянном свете, пока я рассматривал его, как диковинного зверя. Старое дерево, массивные ножки — две устойчивые тумбы с резными узорами, похожие на выпуклые луковки, что венцами поддерживали крышку, будто атланты небосвод, и широкая гладь столешницы. Даже в полумраке было видно, как темнеют на ней пятна и отпечатки пальцев тех, кто пользовался ее роскошью, не задумываясь о цене.