Николай Иванович встал, взял портфель с картами и схемами захода, посмотрел, ворча что-то себе под нос, и, наконец, объявил:
— Все точно! И частоты и курсы! И откуда, Петрович, Вы всё это знаете, и всё на память, без шпаргалки?
— Так, я же не всегда дедом Василием, аэродромным сторожем был, я и на международных трассах летал. В Тангаре садились в облаках, при минимуме погоды, там один раз пройдешь, на всю жизнь запомнишь.
— Насколько я помню, — сказал Николай Иванович, — наш «Аэрофлот» в этот район никогда не летал.
— А я не в «Аэрофлоте» тогда летал, — ответил Василий Петрович, — в одной американской авиакомпании. Два раза пришлось мне там побывать, первый раз на Дугласе, второй раз уже на Боинге.
— Вот, это да! — воскликнул Рудольф. —Когда же Вы успели, Василий Петрович?
— А, — отмахнулся Петрович, — долго рассказывать.
— Расскажите, расскажите! — накинулись все на старика. Жан Поль налил рюмку, и незаметным движением подвинул ее к Петровичу.
— Ну, ты хитрец, Жан, — покачал головой Петрович. Он поднял рюмку, — давай, давай, и остальным наливай! От, француз, от, хитрая бестия, думаешь — я сейчас выпью, раздобрею и на рассказы потянет? Да, если я начну рассказывать, то и ночи не хватит, о моей жизни романы можно писать!
— Ну, хоть коротко, самую суть, Петрович, ну все же вас просят!
— Ладно, — ответил Василий Петрович, — расскажу, в общих чертах, а подробно, как-нибудь потом. Если, конечно, вам интересно будет. Он выпил, закусил основательно, и начал свой рассказ.
— До войны был я летчиком-испытателем, а когда началась война, попросился на фронт. Воевал неплохо, но на все имел свое мнение, и высказывал его где надо и где не надо.
Когда один летчик таранил бомбардировщик, в нашей части провели партсобрание, посвященное его подвигу. Многие выступали, что-то говорили, но я молчал. Нет, думал, не буду на рожон лезть со своим особым мнением. Но последняя фраза замполита меня просто добила, закончил он свою речь словами Горького: «Безумству храбрых поем мы песню!». Наступила тишина, а я тут и пробурчал себе под нос: «Безумству храбрых поем мы реквием». В полной тишине голос мой прозвучал как раскат грома, все замерли.
— Что, что ты там говоришь? — сказал замполит, — а ну, иди сюда, на трибуну, и всем расскажи, что ты по этому поводу думаешь!
Делать нечего, вышел я на трибуну, да и сказал, что безумство — плохой помощник в бою, воевать с умом надо. Сказал, что преклоняюсь перед мужеством героя, но ничего хорошего не могу сказать о его летном мастерстве. Выйти один на один с бомбардировщиком, с полным боекомплектом, расстрелять все в белый свет, как в копеечку, и потом пойти на таран? Разве этому мы должны учить наших летчиков? Конечно, «хейнкель» — крепкий орешек, задняя полусфера защищена хорошо, и сверху и снизу, завалить его не просто, а кто говорил вам, что будет легко? Воюем с сильным, опытным, матерым противником, тут одной храбрости мало, необходимо мастерство, точный расчет и безукоризненная техника пилотирования. А если летчик, идя в атаку, думает только о том, как бы в штопор не свалиться, о какой победе может идти речь? И если будем платить самолетом за самолет, то скоро и летать будет не на чем.