— Хорошо, — коротко черканула Янка, на нее Глеб смотреть не стал, снова щелкнул по телефону, отложил в сторону.
Ответа Кати можно было не ждать, та никогда не отвечала ему в сети, чтобы все понимали — она скажет лично, смотря в глаза. Будто сама смогла бы вспомнить, когда в последний раз они не отводили взгляды, случайно пересекшись ими во время ужина.
И вот теперь нужно было ехать. Держать лицо, улыбаться едко, хохотать громко, шутить остро. Опускать ладонь на колено жены, подливать ей вина… Хотя нет, вино в этот раз она пить не станет.
В животе у Глеба что-то ухнуло, тоскливо заныло. Он поправил галстук, глянул на часы — 18.50, пора выдвигаться, рывком встал с кресла, похлопал по карманам, проверяя, где ключи и бумажник. Перед дверью засуетился, самому тошно стало. Все, лишь бы не бросить короткий взгляд на диван, примостившийся в углу.
Широкий, кожаный, блестящий. Скрипучий, когда об него трется обнаженная спина, а потом мягкий живот и тяжелая грудь с острыми сосками. Диван цвета горького шоколада, тон в тон с растрепанными кудрями, которые рассыпались по нему блестящей копной. А потом Глеб собрал их и намотал на кулак, потому что она так захотела.
Глеб закашлялся, обтер мигом вспотевший лоб, вышел из кабинета и захлопнул дверь, жалея, что память за ней не оставишь.
Янка.
Расческа вязла зубцами в кудрях, рвала волосы, застревала намертво. Янка пыталась осторожно выпутать ее, но получалось плохо, даже рука затекла. Стоило выпустить прорезиненную рукоятку из пальцев, как щетка повисла, больно натянула волосы. Янка зажмурилась и дернула.
— Не рви так! — беззвучно попросила мама. — Дай, я сама.
Янкины волосы мама любила. Подкрадывалась среди ночи, утыкалась в макушку, вдыхала их запах, гладила осторожно, шептала что-то неразборчиво. Янка так привыкла к ее полуночным бдениям, что и не просыпалась толком. Переворачивалась на другой бок, освобождая место рядом, и возвращалась в сон. И только спиной чувствовала прикосновение теплой маминой груди, ее руки и сладковатый аромат лаванды — мама перекладывала засушенными веточками ночные рубашки, говорила, так ей слаще спится.
Когда на шестую ночь после похорон Янка сквозь сон почувствовала знакомый цветочный дух, а кровать мягко скрипнула, принимая вес маминого тела, поначалу не испугалась. Подумала только, мол, хорошая ночь сегодня, маме не больно, вот, пришла ко мне. Мысль, что мама умерла, ослепила вспышкой, примяла к матрасу взрывной волной, оглушила грохотом сердца, выпрыгивающего из грудины.
Янка вскочила с кровати, упала, на четвереньках выползла в коридор, захлопнула дверь, приперла ее спиной, задышала часто, хрипло.