Эй, дуда-дудари,
Дудари-дударики!
— задорно дергая бородой, зачинал лихой запевала.
— дружно подхватила артель.
Хорошая была песня, веселая. Жаль, плотники быстро скрылись из виду, затихла и песня…
Обгоняя, проскакали всадники в зеленых кафтанах — верно, спешили куда-то по важному делу. А вот попались навстречу крестьянские девушки с косами. Как видно, шли на сенокос, да не просто шли — пели песни:
Сиди-сиди, Яша, под калиновым кустом!
Кушай, кушай, Яша, орешки каленые…
Одна из девушек вдруг напомнила Бутурлину незабвенную Аннушку Шнайдер, о которой, честно сказать, он как-то и думать забыл в последнее время. А ведь когда-то любил! Впрочем, почему же — когда-то?
Ах, эти голубые очи! Эти ресницы, трепетные и пушистые, эти золотистые локоны, пухленькие губки и премиленький, слегка вздернутый, носик… Как вот у этой премиленькой юной крестьянки, той, что так задорно пела сейчас…
Сиди-сиди, Яша!
Кушай-кушай, Яша…
Затихла и эта песня. Ушла, растаяла, всколыхнув дремавшие в душе Никиты Петровича чувства. Ах, Аннушка, Анна… Увезли тебя в Ригу, увезли… Может, нужно было плюнуть на все да броситься за ней следом? Она ведь еще не чужая жена, просто помолвлена…
Броситься. Плюнуть… На родину плюнуть, на людей, от помещика своего зависящих. Пусть с ними Хомякин что хочешь делает — выходит, так? Двадцать шесть лет стукнуло Никите Петровичу, чай, не отрок уже — муж многоопытный. Какая там любовь!
Да еще, признаться, терзала Бутурлина одна недобрая, глубоко запрятанная, мысль — а поедет ли Аннушка с ним? Согласится ли поселиться на усадьбе в далеких непроходимых лесах? Аннушка… Анна Шнайдер — европейски утонченная девушка. Говорит, что любит, но… Одно дело — Ниен или — уж тем более — Рига, и совсем другое — усадьба! Хотя, может быть, на тихвинский посад согласится? Хорошо бы да.
Прихотливо извиваясь, любовные мысли лоцмана перескочили конкретно с Аннушки Шнайдер на вообще всех девушек, коих Никита Петрович знал и даже иногда любил — в плотском значении этого слова. Вспомнилась вдруг — впрочем, отнюдь не вдруг — юная ключница Серафима, голубоглазая красавица с русой косой, чем-то неуловимо похожая на Анну. Нет, Аннушка, конечно, изысканнее… Хотя, ежели Серафиму в немецкое платье одеть — так еще посмотреть! Хитрая девушка Серафима, ох хитрая… и сладкая — ужас!
Вспомнив красотку ключницу, Бутурлин вдруг неожиданно для себя ощутил некое чувство вины, словно бы он что-то сделал не так, поступив в отношении зависящей от него девушки как-то подловато, что ли. Ну да, она сама навязывалась… имея в виду свои собственные, вполне себе корыстные, выгоды. Но тем не менее Серафима — обельная холопка, раба… во всем от Никиты зависящая. И тогда чем он лучше того же Хомякина? И чем Серафима отличается от той же Настены, благодаря которой Бутурлин и угодил в засаду? И винить Настену — сложно… как и Серафиму… Сложная штука жизнь, что уж тут говорить.