Однажды в самолёте обнаружился пассажир. Но поскольку дело происходило на линии горизонта, между сном и явью, Кувшинников не удивился. Мальчик лет двенадцати сидел рядом с ним на месте второго пилота и дерзко стрелял глазами.
– Что, хочешь порулить? – спросил Кувшинников.
Мальчик фыркнул носом, но в его взгляде появилась жадность. Кувшинников показал ему приборы, затем сказал: «Давай» – и прибавил: «Знаешь, как говорил в своё время Нестеров?» – «Это который мертвую петлю сделал?» – проявил познания мальчик. Даже не кивнув, потому что смысла не было, Кувшинников продолжил: «В воздухе везде есть опора. Понимаешь, что это значит?» – «Не очень», – признал мальчик. «На воде лежал когда-нибудь? В воздухе – то же самое. И только малая авиация позволит тебе это ощутить в полной мере…»
Они летели вместе, пока совсем не стемнело. Тогда мальчик исчез, а вместе с ним исчезла и лёгкость, даруемая светом, и Кувшинников понял, что вернулся в обычный мир. В мир не спящих людей. В мир, где ему пора поворачивать к аэродрому и садиться.
Он подумал об ангаре, где есть плитка и кипит чайник, где домашние печенья лежат в старой стеклянной вазочке. Стол, накрытый клеёнкой, и фотографии самолётов на стене. И разобранный аппарат, и разложенные по ранжиру инструменты для работы с ним. Всё это – там, дома. В месте, которое больше, чем дом.
Самолёт сел почти в полной темноте. Кувшинников слыл «лихачом» и имел несколько взысканий, но на его совести не было ни одной угробленной машины.
Когда началась пандемия, Кувшинников остался на аэродроме. Ночевал там же, на диване, конфигурацию которого следовало предварительно изучить, чтобы спать в удобной позе; самоуверенных зелёных новичков диван безжалостно карал. Закупались продуктами в ближайшем сельмаге, куда вход был воспрещен без масок и перчаток. В жизни аэродрома немногое поменялось – разве что не стало пассажиров, которые в былые времена обычно появлялись на выходных и заказывали прогулочные полёты. Но работа на аэродроме не прекращалась.
Кувшинников вылетал каждый день и всегда на закате. Он был единственным, у кого только прибавилось пассажиров. Но рассказывать об этом было нельзя.
Входя в линию горизонта, он проникал в чужие сны. В сны людей, борющихся с недугом, в сны врачей. Это были взрослые люди, которые больше не росли и давно уже забыли детское ощущение полёта. Он подхватывал их с больничных кроватей, с коек в комнате для дежурных, даже со стульев и скамей, и они оказывались в «Цессне», не понимая – что с ними происходит и как всё это произошло. Впрочем, и понимать-то не требовалось, ведь это были всего лишь сны.