Долго отдыхивался, вытирал пальцем слезы, уставя в пол измученные глаза. Только теперь стало видно, как тяжело он был болен. Когда отдышался, в глазах пропала усталость, снова они налились синевой, горячей, насквозь просвечивающей.
— А неприятным и самым страшным в учебе для меня было знаете что? — спросил он, хитро прищуриваясь. — Это когда надо было яйца расчинять для красок. Надо сначала яйцо расколоть… осторожно так, сверху, белок слить в одну, желток же в другую чашку. А перед тем покатать желток на ладонях — из ладони в ладонь, освободить от остатков белка и не разлить при этом желток, в тоненькой пленочке сохранить, — ну, это вы лучше знаете сами!.. И вот я то портил желток, разливал его в яйце, то вдруг сливал белок в чашку с желтком и портил этим все желтки, что успевал отделить. А за это — били…
Он пристроил в мундштук новую сигарету, снова полез в карман за платком, вытер усы.
Рассказывая, он иногда щурил глаза, приподнимал нависавшие брови. Или рассматривал свои крупные руки, словно искал на них что-то, может быть, следы своего тяжелого опыта. Или лепил ладонями в воздухе, создавая живую картину.
Волжский знакомый говор на «о» успокоил гостей, волнение их улеглось, а вместе с тем исчезло куда-то и все окружающее. Кто-то входил в кабинет, спрашивал, Алексей Максимович отвечал, но гости уже целиком жили в сиянии его помолодевших глаз, в движениях лепивших из воздуха рук, в свете его улыбки. Особенно переживал Доляков. Как мальчуган, зачарованный фокусником, он неотрывно следил за каждым движением хозяина, отражая их, словно в зеркале, на своем изумленно-подвижном лице: вслед за хозяином шевелил растрепанными усами, вздергивал на лоб пучочки кустистых бровей, округлял и выкатывал угольные глаза, и все это непроизвольно, восторженно. Когда же хозяин повел рассказ свой о Жихареве, он так глубоко и искренне переживал, словно жалел, что не Жихарев он, а всего лишь навсего Доляков, и с какой бы радостью — вот хоть сейчас! — сделался этим Жихаревым.
Обаяние рассказов своих нарушил сам Горький:
— Ну-с, а теперь послушаем вас…
И принялся их расспрашивать, как они, таличане, живут. Попросил рассказать и о нуждах артели.
Все смущенно молчали, никто не решался первым. Хозяин остановился взглядом на Долякове, самом худом и невзрачном среди гостей:
— Вот вы, Иван Иванович… Какая у вас семья? Семь человек! Это только детей?.. Ну-с, вот вы и скажите, как вы живете. Материально, я имею в виду. Вот у меня здесь две ваши миниатюры (он показал), сколько времени вы потратили, чтобы их написать?