Не в силах сдвинуться с места, я смотрела на собравшихся, узнавая среди них тех, кого видела в «Одиллии». Только выглядели они теперь несколько иначе. Не было бриллиантов и смокингов, но не было и никаких мрачных балахонов, капюшонов, надвинутых на лица, и фанатичного огня в глазах — сподвижники Томпсона, скорее, походили на сборище сексуальных маньяков разной степени оголтелости. Их одежда просто кричала о самых разнузданных секс-шопах, коротенькие кожаные шорты считались здесь, кажется, пределом скромности, а макияж на женщинах и даже некоторых мужчинах был таким вызывающим, что напоминал уже разве что пародию на макияж.
— Посмотрите, кто пожаловал! — резкий голос Магды прозвучал во внезапно наступившей тишине: Таня перестала заходиться в крике и, потеряв сознание, обмякла в руках пианиста. — Черная богородица! Кто первый ее оприходует, а?..
— Не спеши, Магда, — в голосе мистера Томпсона слышалась теплая усмешка, он был приятен, этот голос, надо отдать ему должное, дружелюбен и мягок, в нем не было ничего угрожающего. — Ты все время торопишься. А у нас еще одна гостья. Маленькая русская леди. Тоже очень приятный сюрприз. Подойдите сюда, дорогая. Не бойтесь.
Профессор ласково улыбнулся мне. Среди всех этих людей он один выглядел почти обычно — светлая легкая рубаха из тончайшего индийского хлопка длиной почти до колен, такие же штаны. Этот костюм делал его похожим на мальчишку. К тому же, Томпсон был босиком — точно так же, как в утро нашего знакомства. Он смотрел на меня и улыбался, и манил меня рукой, и мне вдруг захотелось подойти к нему. Все остальные как-то отдалились, пряный запах свечей кружил голову. Голос обещал защиту и покой, теплая улыбка напоминала о давно потерянном отце. «Папа, — подумала я. — Папа, папочка…»
Знакомые до боли голубые глаза улыбались мне, светлые волосы вдруг сделались темными с проседью и слегка завились. С отчаянной надеждой в сердце я шагнула вперед, и Пасечник тоже сделал шаг мне навстречу, протягивая руки…
— Стоять, — вдруг раздался очень знакомый и очень ровный голос за моей спиной. — Вера. Вера. Вера. Остановись.
Я обернулась. Антон стоял там, в проеме двери, в нелепой больничной пижаме на завязочках и босиком. Бледные до желтизны щеки ввалились, правая рука перебинтована, — но в левой он держал пистолет. И эта рука не дрожала.
— А, это ты, щенок, — не меняя выражения лица, сказал Томпсон и едва уловимо переместился в сторону. — А я думал, ты подох.
— Размечтался, — Тошка слегка скривил рот, что должно было, видимо, обозначать презрительную усмешку. — Только подойди к ней, и я отстрелю тебе яйца.