Но ведь она любит, а разве это не оправдывает многое?
Ничто не оправдывает ложь! Так дальше продолжаться не может. Такое не для нее. Надо уезжать. Горько усмехнулась: «Но куда уедешь от себя?»
Без десяти семь она входила в интернат.
Через десять минут в спальнях откинутся одеяла, распахнутся фрамуги окон и ребята в трусах, майках затопочут вниз, на площадку, делать утреннюю гимнастику.
А потом — уборка спален, туалет, легкий завтрак, начало уроков. И покатится день.
И как же ей, воспитательнице, судить их, мирить их, требовать правдивости и наказывать за неправду, если она сама…
Нет, нет, все надо решительно изменить.
— Папунь Павлович…
Они сидят на диване в комнате у отца. Юрасов с нежностью смотрит на дочь: так она обращалась к нему в детстве, когда он особенно был ей нужен.
Ей трудно начать. Почти невозможно. И надо.
— Я полюбила… — Она подняла на него измученные бессонницей глаза. — Очень хорошего человека…
Алексей Павлович давно предчувствовал, что этот разговор возникнет, и все же растерялся.
— Рад за тебя. Кто же он?
Она погладила его руку.
— Я не могу сейчас назвать тебе его имя… Он женат, у него сын… Я не знаю: что делать?
Ах, вот оно что! Он отдернул руку. Не хватало еще этого на его седины. Алексей Павлович подавил гнев, тяжко помолчав, спросил:
— А со мной ты можешь считаться? Не попирать мои и свои убеждения… Хорошо, что мама не дожила.
— Папа!
— Что — папа? Я жалею, понимаешь, жалею, что дожил до этого!
— Папа!!
— Как людям в глаза смотреть?
— Но ты еще ничего не знаешь! Мы очень любим друг друга. Почему же непременно предполагать, что это постыдно и грязно?
Даже близкий человек, даже самый близкий так безжалостно осуждает ее. Чего же ждать от других?
— Ну вот что я тебе скажу. — Он поднялся, щеки его еще больше ввалились, посмотрел непримиримо. — Ты мне — не дочь… Если можешь идти на такое.
— На какое?!
— На развал чужой семьи. На украденное…
Леокадия думала об этом и сама, но услышанное сейчас показалось таким несправедливым, грубым, что она вскочила.
— Может быть, я порочу твой дом?!
— А ты думаешь — нет?
Больше она не могла вынести, подбежала к вешалке, сорвала пальто, платок, пробегая мимо высунувшегося из кухни брата, крикнула ему:
— Я буду у Громаковых! — И бросилась по лестнице вниз, кусая губы, чувствуя, что слезы обиды текут по щекам.
Громаковы жили в «Черемушках». Пока Леокадия дошла туда, она немного успокоилась. В конце концов можно понять и отца с его строгими устоями. Он прожил с мамой большую, чистую жизнь и, наверно, вправе с этой меркой подходить к людям.