Тогда Гаранжин вовсе заартачился.
Да Вера и не захотела снисходительности, на работу выходит, как все, только бегает в ясли кормить Иришку!
Ну, я, кажется, разболталась. Наверно, надоела. Приезжай — все сам увидишь».
Поставила фамилию с хвостиком, послюнявила клейкую полоску конверта и понесла письмо на почту.
Перед почтовым окошком заколебалась: не навязывается ли? Что он подумает? Но решительно протянула письмо женщине в очках с поломанной дужкой.
Женщина проштемпелевала письмо, и оно сразу стало чужим.
Утром Панарин и Лобунец поссорились. Проснувшись, Потап увидел у себя в ногах, на спинке кровати, нарисованный автомобильный знак: «Скорость — 5 км». Он сразу сообразил, что это значит, и заявил Стасю, что решение его непоколебимо — свой бульдозер он не оставит, даже несмотря на его малую скорость.
Панарин возмутился:
— На тебя, как на аппаратчика, уже потрачены деньги! А главное, что прискорбно, — у тебя нет крылатости!
— Зато есть колесность! — возразил Лобунец. — На бульдозере я — академик. Не всем же химиками быть. Если шеи нет, у рака не займешь.
— Ты не понимаешь…
Потап рассердился:
— Почему ты навязываешь свои взгляды?
— Нисколько! Я хочу убедить! Комсомол взял шефство над химией…
— Между прочим, и над стройками. Ты любитель поучать и спорить.
— Друг спорит, недруг поддакивает, — вспыхнул Стась. — Как же ты будешь дальше?
— Николы так не було, шоб нияк не було, — спокойно ответил Потап, — якось буде.
Панарин ушел.
Лобунец после завтрака достал из чемодана свой дневник. Работать сегодня предстояло во второй смене, а дневник он изрядно запустил. Не торопясь, Потап прочитал страницы, написанные до отъезда в Шамекино:
«Начал на кухне стирать рубаху, а дежурная, тетя Паша, подняла крик: «Не дам воды, уже был отбой — ложись спать!» Выстирал ночью холодной».
«Исправил девчатам утюг».
«Маленько выпил по случаю получки. Стась чехвостил, говорит: «Старорежимные замашки».
Ну, это все ерунда записана. А вот здесь поважнее.
«Главное в девушке не внешность красивая, а душа, отношение к людям. Я ведь Стасю нарочно о Звонаревой, что некрасива — рыжая, губастая. Разве в этом дело?»
Он задумался. Вот Надя Свирь. Скромная. Умница. Волевая. Нет, это плохо, если начинаешь перечислять, что нравится. Все.
Он прочитал в дневнике: «Надо быть с характером, а не Тишей из «Грозы».
Ниже латинскими буквами написано: «Hotcu pozelowat».
Подумал озорно: «Вот бы здорово было: приходить каждый вечер с Надей к теплоходам, в порт, и, будто прощаясь, целоваться. При всех, вполне законно».
Да, это вопрос: достаточно ли твердо проявляет он свой характер?