– Ну что? как ты сегодня себя чувствуешь? – спросила Арина Петровна, опускаясь в кресло у его ног.
– Ничего… завтра… то бишь сегодня… когда это лекарь у нас был?
– Сегодня был лекарь.
– Ну, значит, завтра…
Больной заметался, как бы силясь припомнить слово.
– Встать можно будет? – подсказала Арина Петровна, – дай Бог, мой друг, дай Бог!
Оба замолкли на минуту. Арине Петровне хотелось сказать что-то, но для того, чтоб сказать, нужно было разговаривать. Вот этого-то именно разговора и не могла она никогда найти, когда была с глазу на глаз с Павлом Владимирычем.
– Иудушка… живет? – спросил наконец сам больной.
– Что ему делается! живет да поживает.
– Чай, думает: вот братец Павел умрет – и еще, по милости Божией, именьице мне достанется!
– И все когда-нибудь умрем, и после всех именья пойдут… законным наследникам…
– Только не кровопивцу. Собакам выброшу, а не ему!
Случай выходил отличный; сам Павел Владимирыч заговаривал. Арина Петровна не преминула воспользоваться этим.
– Надо бы подумать об этом, мой друг! – сказала она словно мимоходом, не глядя на сына и рассматривая на свет руки, точно они составляли в эту минуту главный предмет ее внимания.
– Об чем «об этом»?
– А вот хоть бы насчет того, если ты не желаешь, чтоб брату именье твое осталось…
Больной молчал. Только глаза его неестественно расширились, и лицо все больше и больше рдело.
– Можно бы, друг мой, и то в соображение взять, что у тебя племянницы-сироты есть – какой у них капитал? Ну и мать тоже… – продолжала Арина Петровна.
– Все Иудушке спустить успели?
– Как бы то ни было… знаю, что сама виновата… Да ведь и не Бог знает, какой грех… Думала тоже, что сын… Да и тебе бы можно не попомнить этого матери.
Молчание.
– Что же! скажи хоть что-нибудь!
– А вы как скоро сбираетесь меня хоронить?
– Не хоронить, а все-таки… И прочие христиане… Не все сейчас умирают, а вообще…
– То-то «вообще»! Вы всегда «вообще»! Думаете, что я и не вижу!
– Что же ты видишь, мой друг?
– А то и вижу, что вы меня за дурака считаете! Ну, и положим, что я дурак, и пусть буду дурак! зачем же приходите к дураку? и не приходите! и не беспокойтесь!
– Я и не беспокоюсь; я только вообще… что всякому человеку предел жизни положен…
– Ну, и ждите!
Арина Петровна понурила голову и раздумывала. Она очень хорошо видела, что дело ее стоит плохо, но безнадежность будущего до того терзала ее, что даже очевидность не могла убедить в бесплодности дальнейших попыток.
– Не знаю, за что ты меня ненавидишь! – произнесла она наконец.
– Нисколько… я вас… нисколько! Я даже очень… Помилуйте! вы нас так вели… всех ровно…