По своему устройству, распорядку и интерьеру он, наверное, больше напоминал английский замок, чем помещичью усадьбу в Воронежской губернии. Но виды из окон открывались безошибочно наши, российские. С их необъятным простором, неумолчным зеленым шумом, вкусным липовым ароматом и быстрой рекой, отливающей чистым серебром на солнце. Евгения любила эти места и не хотела разрушать сложившийся облик жесткой планировкой регулярного парка. По сути, она решила, что парк должен оставаться природным, и четко поделила его на две зоны: верхнюю, парадную, рядом с дворцом, где были высажены розы и разбиты цветники. И нижнюю зону, похожую на живописный лесной массив, разделенный пешеходными тропами. Через нижний парк, расположенный к востоку от дворца на крутом склоне, спускалась лестница, напоминавшая своими очертаниями и грубой бутовой кладкой сады Боболи во Флоренции. Тут чувствуется неожиданный отзвук детских воспоминаний Евгении. Странная и смутная ассоциация с любимой Италией, отозвавшаяся в арочном гроте, в фонтане, лестничных маршах и площадках, уходящих в бесконечную даль.
Но в том-то и дело, что в Рамони лестница ведет не к очередному Храму Аполлона или к Павильону Дружбы, как в традиционных дворянских садах XIX века, а на вполне себе прозаическую фабрику, хорошо видную с балкона замка. Каждый день принцесса Евгения отправлялась этим путем, чтобы пройтись по цехам, поговорить с рабочими, попробовать продукцию. Она была строгой, рачительной, но и щедрой хозяйкой, умевшей поставить дело и добиться желаемого результата.
В то время в Воронежской губернии было немало сахарных заводов для переработки сахарной свеклы “Воронежский леденец” – наиболее часто экспортируемый продукт из этих мест. Но именно чета Ольденбургских взялась поставить местное сахарное производство на широкую ногу, придав ему новый капиталистический размах и масштаб. Вначале, вложив большие деньги, модернизировали завод, потом отстроили кондитерскую фабрику по последнему слову техники. Окрестные рамонские сады, по осени, как правило, переполненные фруктами, и наличие местного сахара позволяли строить самые смелые коммерческие планы.
И вот уже на склады Лубянского проезда в Москве потянулись подводы, груженные ящиками с конфетами с гербом Ольденбургских: “Шедевръ”, “Манго”, “Русские герои”, “Тамарин”, “Гренадин”, “Гуайва”… А какие были цукаты из кусочков арбузных корок, вываренные в сахарном сиропе! Какой мармелад и мараскиновая карамель, молочная помадка и леденцы “Монпансье”! Сейчас одно только созерцание пустых коробок Рамонской “паровой фабрики” Евгении Ольденбругской способно привести в экстаз. Все эти сливочно-упитанные дамы, отставив мизинец, смакующие “конфекты”, эти могучие циркачи в разноцветных трико, демонстрирующие приемы французской борьбы “Tour de tête” или “Задний пояс” на коробках с шоколадом “Борьба”. Эти былинные герои, словно сошедшие с иллюстраций Васнецова и Билибина и перекочевавшие на обертки и упаковку Рамонской фабрики. Какая-то другая жизнь легко угадывается в этих металлических и бумажных останках-остатках, похожих на вещественные доказательства, что и фабрика была, и Рамонь процветала, и шоколад был наивысшего качества. Ничего от всего этого не осталось, кроме немногих названий, полустертого герба и призовых медалей, в изобилии рассыпанных на этикетках.