Впервые Шарль увидел Ольгу Ивановну на выставке. Она всем отличалась от толпы зрителей и сама похожа была скорее на экспонат – яркий, большой и немного вульгарный. Глядя на нее издалека, Шарль подумал, что мог бы влюбиться в русскую красавицу. Ее репутация его не только не смущала, а льстила ему. Он полагал, что, заведя взбалмошную жену, по которой сохли многие мужчины, завоюет у них авторитет, и, не мудрствуя лукаво, сделал Ольге Ивановне предложение вскорости после того, как их друг другу представили.
Для начала Ольга Ивановна переименована Шарля на германский манер в Карла. Ольга Ивановна была поклонницей немецкой литературы и музыки Вагнера, а Шарль был оппортунистом и подумал, что стать Карлом было выгодно не только ради хорошего настроения жены, но и из соображений политико-экономической обстановки в Европе. Германия доминировала, и ее нужно было слушаться. Вероятность оказаться под началом немецких руководителей была велика, да и вообще сентенцию о невозможности сидеть на двух стульях, по мнению Карла, выдумали лентяи.
У Карла был сад.
Несмотря на свою работу, отягченную публичностью и требующую от него часто быть в светских местах с накрахмаленными манжетами, Карл постоянно ковырялся в земле и ездил за тридевять земель за различной рассадой и цветочными луковицами, чтобы посадить их в саду своего дома. Именно из-за сада руки Карла были невыносимо грязны. Все его заработки и, главное, вся энергия уходили если не на поиск и покупку нужных кустов, то на книги по ботанике и альбомы с фотографиями всевозможных парков мира, которые он читал и рассматривал, пока не захрапит в садовом кресле-качалке или покуда не падет на главу его проливной дождь. Он разговаривал с листьями и цветами, мог целый час, застыв, как варан, смотреть на палку бамбука, случалось ему спорить с деревьями и даже кричать на саженцы. На людей, не знающих, что растения умеют говорить, Карл производил впечатление сумасшедшего. На работе он был добросовестным кадром и выполнял всё, что ему поручали. Но к вечеру он начинал нервничать, как человек, боящийся опоздать на поезд, вполуха слушал сотрудников, раздражался без причины и ни на чем не мог сконцентрироваться. Он не шел – летел домой, а там с шумом распахивал дверь веранды и врывался в сад. В ту же секунду движения его замедлялись, как будто он попадал в банку с маслом. Он закуривал и начинал долгий разговор со своими зелеными друзьями. При первой же возможности Карл Портье совершенно отказался от карьеры и вышел на пенсию, чтобы полностью посвятить себя растениям. Ему было совершенно всё равно, что и как происходило внутри его дома. Собственно, в доме он бывал редко, и любые разговоры об обустройстве зала или спален его не просто не интересовали, а выводили из себя. Когда-то в молодости он купил себе мебель, страшно неудобную, какую любят нотариусы и в которой нельзя было даже толком посидеть с приятелем и поговорить о политике. Потому в дом к Карлу никто не ходил. Обеденного стола у него тоже не было, а стулья были железные и тяжелые. Оттого что в доме не было никакой жизни, постепенно всё покрывалось пылью, и домашние работницы, понимая, что вряд ли кто-то увидит обветшание, переставали что-либо мыть и убирать. И даже если Карл замечал плохую их работу и недобросовестность, он никого не увольнял, потому что боялся любых изменений в быту и всё новое считал заранее плохим экспериментом. Как человек, не любящий перемен, он в принципе скептически относился к поиску жены. Он очень любил своих мать и сестру, и никакая женщина не могла подменить собой эту любовь. К тому же троих любить он уже был не в состоянии. Карл был давно совершенно сформировавшимся холостяком и не умел подолгу заигрывать с женщинами, лишь редко в нем просыпался ловелас, как в сломанной лампе неожиданно появляется электричество, прежде чем она погаснет снова на неопределенный срок. Он мог бодро начать с дамой разговор и даже коснуться ее плечом, но вдруг на середине ее реплики – зевнуть, посмотреть на часы и сказать, что время спать уже давно пришло, после чего удалиться.