Теребилко Татьяна села на круп посреди поля. Удар был несильный, но вызвал у нее приступ мучительной икоты – не то от страха, не то от сотрясения внутренних органов. Это не помешало ей вернуться попутными машинами в Москву и купить-таки ковер, какой хотела с самого начала. На этом ковре, между прочим, выросла девушка Олеся Теребилко-Грунт, с него, возможно, и началась ее тяга к прекрасному, так что в нашем рассказе все, буквально все имеет важный смысл. Татьяна же Теребилко, между прочим, теперь собирается переехать к дочке в российскую столицу, а домик в Феодосии продать и получить за него хорошие деньги, потому что в Крыму все, особенно земля, дорожает на глазах, и кое-где уже цены дошли до восьми тысяч за сотку, так что можно получить столько, что в Москве прикупить отдельную от дочи квартиру, но на той же площадке. А сама Татьяна, кстати, выглядит… ну, на сорок пять, не больше. И это все о ней.
Ну, и Зульфия (Зухра). О ней особенно нечего рассказывать, все и так ясно. Она вернулась пешком в Самарканд, вымыла усталые ноги в холодном арыке, покормила детей и мужа лепешками и дыней, а когда пришла ночь, рассказала эту сказку своему повелителю, который днем, конечно, работал заврайоно. И это все о ней.
Боже, как я люблю их всех, родных моих!
И прощелыгу, звездострадателя, пустозвона, призрака Иванова, прости его, Господи, и упокой, наконец, душу его,
и вечного зануду Кузнецова Илюшку, он как начнет ныть и жаловаться на судьбу, так сразу хочется записаться в антисемиты,
и хитрожопого Леонарда, правозащитника-то правозащитника, но прохиндея, если честно, каких мало,
и толстую Таньку Теребилко, она и вправду еще вполне ничего,
и бедную, костлявую и темнолицую Зухру (Зульфию), да продлятся ее праведные дни,
и даже маршала Печко Ивана Устиновича, царствие ему, коммунисту, небесное, незлой был в принципе человек, хоть и вор.
Кому что суждено, то и будет. Это – счастье.
Мир же вам, живым и мертвым.
Спасибо. Прощайте пока.