Послѣ обѣда горное гостепріимство угрожало зайти еще дальше. Хозяева стали предлагать намъ подарки, ковры, на которыхъ мы сидѣли, и посуду, изъ которой мы ѣли. Но одинъ изъ моихъ спутниковъ, народный учитель, улыбнулся и отвѣтилъ тоже разсказомъ, такимъ же стариннымъ и такимъ же лукавымъ.
— Къ одному мелику (владѣтелю) пришелъ ашукъ — пѣвецъ, и сталъ воспѣвать его подвиги на своей многострунной лютнѣ саазъ. Обрадовался меликъ и сказалъ: «Ступай же на мою конюшню и выбери себѣ любого коня». Ашукъ пошелъ, но конюхи вытолкали его въ шею. Пѣвецъ пришелъ къ мелику съ жалобой: «Ты сказалъ, а они не даютъ». Удивился меликъ: «Я сказалъ, а ты повѣрилъ. Ты мнѣ сказалъ пріятное слово, и я тебѣ сказалъ пріятное слово. А больше ничего».
Всѣ разсмѣялись, и восточное гостепріимство на время унялось.
Эти горные пастухи были во-истину легкомысленные люди. Даже только что минувшую татарскую войну они склонны были разсматривать скорѣе какъ праздникъ.
— Сколько за эти два года наши съѣли татарскаго краденаго мяса, а татары нашего, бѣда! За всю жизнь столько не съѣли… Даже стада уменьшились.
Однако подъ мирнымъ покровомъ этой идилліи, въ горныхъ ущельяхъ и въ селахъ, идетъ борьба, глухая и глубокая. Освободительная волна подняла и вынесла вверхъ всѣ обиды, соціальныя и даже личныя. Иные изъ этихъ счетовъ сведены, а другіе сводятся. Конечно, больше всего обидъ крестьянскихъ. Онѣ древнія, застарѣлыя. И за обѣдомъ на чистомъ воздухѣ можно услышать другіе разсказы, кровавые, грозные.
Одинъ изъ крестьянъ, старикъ, разсказывалъ мнѣ: «Дѣды мои и дядья были джюрдами (крѣпостными) дворянъ Улановыхъ. Когда были они на гумнѣ, пришелъ Улановъ и сталъ звать на полевую работу. Они сказали: „У насъ свой хлѣбъ“. Тогда Улановъ разсердился и ударилъ палкой моего дѣда, а дѣдъ схватилъ вилы и проткнулъ его. Потомъ бросилъ все свое и ушелъ черезъ ущелье въ Персію. Послѣ вернулся, когда рабства не стало».
Въ Ахпатѣ помѣщики, какъ сказано выше, были грузинскіе князья. Ихъ ссоры съ крестьянами дотянулись до настоящаго времени.
Четыре года тому назадъ, наканунѣ Японской войны, опять разыгралась трагедія. Верхнія пастбища, на которыхъ насъ принимали мирно и радушно, принадлежатъ помѣщику. Крестьяне арендуютъ ихъ всѣмъ селеніемъ, потомъ разверстываютъ между собой арендную плату по числу головъ скота.
Помѣщикъ сталъ повышать аренду и довелъ ее вмѣсто прежнихъ 500 р. до 2,500 р. Крестьяне отказались отъ аренды и объявили ее подъ бойкотомъ. Началась обычная исторія, штрафы, потравы. Помѣщикъ выписалъ стражниковъ, осетинъ и аджарцевъ — грузинскихъ горцевъ, мусульманъ. Крестьяне рубили господскій лѣсъ. Въ аджарцевъ стрѣляли. Явилась военная экзекуція. Стали описывать крестьянскій скотъ. Одна баба обхватила свою корову за шею и поволоклась вмѣстѣ съ нею за коннымъ стражникомъ. Кончилось это по русскому обычаю стрѣльбой. Семь человѣкъ было убито, въ томъ числѣ двѣ женщины. Двѣнадцать крестьянъ и священникъ были арестованы. Они просидѣли два года и судились въ Тифлисѣ въ 1905 году, но были оправданы.