Мы вошли въ огромный залъ въ два свѣта.
Слѣва и справа были двѣ картины во всю стѣну; обѣ изображали Минина на площади.
— Вотъ это черносотенный Мининъ, — сказалъ Николай Петровичъ, указывая направо.
Грузный мужчина стоялъ на столѣ. У него была густая борода, темная съ просѣдью, и осанка волостного старшины, только медалей не хватало. Рядомъ съ нимъ стояло нѣсколько такихъ же фигуръ, деревянныхъ, безжизненныхъ и скучныхъ.
— Это мѣстная работа, — сказалъ Николай Петровичъ, — триста цѣлковыхъ мы заплатили. — А вотъ настоящій Мининъ!
Съ лѣвой стороны была громадная картина Маковскаго, полная жизни и движенія. Мининъ, рыжій, сухой и жилистый, что-то, повидимому, кричалъ и отчаянно размахивалъ руками. Я вспомнилъ длинныя машущія руки самого Николая Петровича, за десять минутъ тому назадъ.
— А вонъ тамъ воевода, — говоритъ Николай Петровичъ, — видите, какъ онъ смотритъ, хочется, ему, пожалуй, оштрафовать Минина рублей на пятьсотъ, да сила неберетъ. А этотъ бояринъ съ высокимъ ожерельемъ у кафтана — по меньшей мѣрѣ, октябристъ. А Мининъ земецъ. Оттого онъ такъ волнуется. Когда мнѣ станетъ невмоготу, я прихожу сюда и любуюсь на Минина. Имъ въ свое время легче было. Эхъ-ма! У нихъ сила Минина, у насъ душа глиняна. Трудно намъ…
— Нѣтъ, вы скажите, для какой надобности устроено охранное отдѣленіе?
Мой вопрошатель былъ сухопарый человѣкъ въ очкахъ, съ сѣрымъ лицомъ, въ сѣромъ пальто, очень похожій на народнаго учителя. Только руки у него были другія — большія, корявыя, въ шрамахъ и трещинахъ; со знаками отъ ожоговъ и слѣдами черной копоти въ каждой складкѣ кожи, онѣ свидѣтельствовали о постоянномъ обращеніи съ желѣзомъ, напилкомъ и колесомъ станка.
Я, впрочемъ, предпочелъ уклониться отъ отвѣта.
— Охранное отдѣленіе, — сказалъ мой собесѣдникъ, — устроено для того, чтобы икскреннымъ образомъ надзирать за исполненіемъ законовъ.
— Искреннимъ образомъ?
— Не искреннимъ, а икскреннымъ.
Я понялъ, что онъ хочетъ сказать экстреннымъ.
Въ видѣ отвѣта я покачалъ головой, потомъ сказалъ:
— Сумлѣваюсь штопъ…
— А я не сумлѣваюсь, — возразилъ мой собесѣдникъ. — Я такъ и дѣлаю. Пишите: старшій никкелировщикъ Петръ Семеновъ Молотковъ экскренно хочетъ блюсти законы черезъ охранное отдѣленіе. Запишите мое имя. Пусть всѣ знаютъ. Я не боюсь.
Должно быть, мысли мои было не трудно прочесть на моемъ лицѣ.
Мой собесѣдникъ нахмурился.
— Конечно, — сказалъ онъ угрюмымъ тономъ. — Я знаю, бываютъ разные случаи. Не безъ того. Напримѣръ, на самую Троицу такъ случилось. Пришли въ заводъ агенты за обыскомъ и стали рыть въ подвалѣ и вырыли желѣзное ведро. Въ ведрѣ двѣ бомбы и двѣ оболочки. Сейчасъ сторожа за бока. — Кто клалъ? — «Знать не знаю». Забрали его и еще двухъ рабочихъ по верховымъ догадкамъ. Стали находку смотрѣть. Бомбы, какъ бомбы, никакихъ знаковъ особенныхъ. Потомъ взялись ведро въ разныя стороны вертѣть. На днѣ отыскали марку: 00 — два нуля. Стали придумывать, къ чему же эти два нуля. Одинъ говоритъ: мука крупчатка бываетъ на два нуля высшаго сорта. Другой говоритъ: — Машинки бываютъ для стрижки самыя короткія въ два нуля. Третій говоритъ: — Еще въ уборныхъ на дверяхъ пишутся два нуля… Еще одинъ молчалъ — молчалъ, думалъ — думалъ и говоритъ: «А можетъ быть, это и не нули, а просто буквы: О. О…» Вотъ вѣдь какъ сдѣлали!.. Свое собственное ведро въ землю закопали и даже знаковъ не уничтожили. Безъ приказанія, сами… Двое агентовъ… Пришлось поневолѣ прекратить дознаніе.