Впрочемъ, онъ поспѣшилъ вернуться къ занимавшему его вопросу.
— Не то, что они доведутъ меня до обыску, — похвасталъ онъ, — я ихъ самихъ еще скорѣе доведу… Они думаютъ: «Голодомъ сморимъ. Пусть поклонится». Да ни подъ какимъ видомъ. Какъ началъ дѣло, такъ дойду до конца.
— Разскажите, что вы сдѣлали, — предложилъ я.
— По мытарствамъ пошелъ, — сказалъ Молотковъ съ блѣдной улыбкой. Сперва къ прокурору. Прокуроръ говоритъ: «Это военное дѣло и мнѣ оно не подсудно». Потомъ къ начальству высшему. Начальство говоритъ: «Позвольте васъ спросить, вамъ какое дѣло?» — «А какъ же, — говорю. — Я защищаю интересъ Его Императорскаго Величества, морского министерства». — «Знаемъ мы васъ. Вы да кадеты, какъ можете защищать». Я не сробѣлъ: «Какъ, молъ, угодно, а я разсказалъ чистую правду». — «Да-съ, правду. Вотъ вы написали въ газетахъ замѣтку. А заводъ будетъ подъ подозрѣніемъ. Казенные заказы ему не дадутся. Вотъ вамъ и почва для волненій. Вамъ того и надо. Идите отсюда». Сталъ я думать, куда теперь идти. Тутъ я придумалъ: въ охранное отдѣленіе. И такъ рѣшилъ. Теперь ни за что не отстану. Пусть меня забираютъ, либо пусть составятъ протоколъ по всей формѣ…
Я заинтересовался. Это не была зубатовщина. Это былъ какой-то новый оттѣнокъ. Зубатовщина шла сверху внизъ и стремилась полонить рабочихъ. Эта затѣя шла снизу вверхъ и, въ свою очередь, стремилась полонить казенную марку «въ два нуля».
— «Пришелъ я въ охрану, звоню, — продолжалъ Молотковъ. — Дверь пріоткрылась. Такой бравый мужчина высунулъ голову, оглядѣлъ меня съ ногъ до головы:
— Что вамъ угодно?
— Начальника мнѣ.
— Самого начальника?
— Да, самого.
— А ежели секретаря?
— Ну, ладно, давайте хоть секретаря.
Тутъ провели меня къ начальнику. — „Такъ и такъ, молъ. Составьте протоколъ!“ Они очень удивились. — „У насъ, говорятъ, и формы такой нѣтъ. Это въ первый разъ въ Россіи приходятъ съ такимъ дѣломъ въ охрану“. А я говорю: „Въ первый, такъ можетъ не въ послѣдній. Если зовется охрана, то пусть охраняетъ законъ“. Тутъ начальникъ перечиталъ протоколъ и говоритъ: „Вы, кажется, тутъ наврали. По слѣдствію у насъ оказалось, что капитанъ Шатунскій покончилъ себя отъ сифилиса, въ припадкѣ помѣшательства“… А я говорю: „Ничего я не навралъ. Мы знаемъ всѣ факты. И кто знаки заколачивалъ, и кто приказывалъ, и кто новые знаки ставилъ. И свидѣтели у насъ есть. Ежели бы вы знали факты, то не говорили бы такъ“.
Они согласились со мной. Ласково отнеслись, я имъ имена назвалъ. „Хорошо, — говорятъ, — приходите на той недѣлѣ въ среду“.
Вышелъ я. Думаю: надо еще крѣпче сдѣлать. Пошелъ въ жандармское управленіе. „Я, молъ, изъ охраны къ вамъ. Составьте протоколъ“. Послѣ того я пошелъ домой».