– Если б я могла двигаться, меня стошнило бы прямо тебе на колени.
Она сочувственно заквохтала:
– Моргана говорила, что тебе может стать плохо от лекарства. Оно не предназначено для такого длительного использования.
– Вот как ты его зовешь, значит? Лекарством? Интересное название для яда.
Манон не ответила, но в следующий миг помахала у меня перед носом овсяным кексом с черникой. Я закрыла глаза, снова пытаясь подавить рвотные позывы.
– Уйди.
– Ты должна поесть, Лу. – Не слушая моих возражений, Манон села на край кровати и робко мне улыбнулась. – Я даже приготовила шоколадно-ореховую пасту. На этот раз с сахаром, а не с солью, помнишь, вот ужас-то был.
В детстве мы с Манон больше всего любили разыгрывать народ, обычно едой. Печенье с солью вместо сахара. В карамели вместо яблок – лук. Мятная паста вместо глазури.
Я не улыбнулась ей в ответ.
Манон вздохнула и коснулась моего лба. Я снова напряглась, чтобы отпрянуть, но тщетно, и голова тут же закружилась. Я вновь сосредоточилась на листе и на своем дыхании – вдох носом, выдох ртом. Рид делал так, чтобы взять себя в руки.
Рид.
Я с горечью закрыла глаза. Без кольца Анжелики я никого не смогу защитить. Лионы погибнут. Церковь падет. Ведьмы разрушат королевство. Я могла лишь надеяться, что Риду и Анселю удастся спастись. Может быть, Коко им поможет – они могут уплыть подальше от Бельтерры, пересечь море и сбежать в Амарис или Люстер…
Но я все равно умру. Вчера, пока все в замке спали, я странным образом с этим смирилась. Даже если бы Моргана меня не отравила, даже если бы не поставила стражу у моих дверей, я не сомневалась: она сдержит обещание, если я убегу. При мысли о том, что мне придется испить крови Рида, придется давиться его сердцем, к горлу подкатила тошнота. Я закрыла глаза и вспомнила то чувство спокойствия, к которому пришла прошлой ночью.
Я устала убегать. Устала скрываться. Я просто… устала.
Будто ощутив мою горечь, Манон подняла руки.
– Возможно, я сумею помочь тебе избавиться от боли.
У меня в животе екнуло, и я лишь на секунду смерила Манон злым взглядом, а потом уступила. Она принялась осматривать мои многочисленные увечья, касаясь их мягкими пальцами, и я закрыла глаза. Вскоре Манон спросила:
– Куда ты отправилась? Когда сбежала из Шато?
Я неохотно открыла глаза.
– В Цезарин.
Она взмахнула пальцами, и боль у меня в голове и животе чуть поутихла.
– Но как тебе удавалось скрываться? От шассеров… И от нас?
– Я продала свою душу.
Манон ахнула и в ужасе прижала ладонь ко рту.
– Что?
Я закатила глаза и объяснила:
– Я стала воровкой, Манон. Без спросу жила в грязных театрах, воровала еду у невинных пекарей. Поступала плохо с хорошими людьми. Убивала. Лгала, изменяла, курила, пила и даже как-то раз переспала с проституткой. Считай, продала душу. Так что в конечном счете я все равно буду гореть в аду.