— Фрау Фридманн, я полагаю, у нас оставалось крайне важное и незаконченное дело, когда нас так грубо прервали. Насколько я помню, я обещал избавить тебя от этого платья.
Генрих развернул меня к себе спиной, чтобы расстегнуть его, но на нем было больше пятидесяти пуговиц, а он то ли был пьян, то от попросту не хотел возиться, а поэтому взял и после третьей крохотной пуговки рванул кружевную материю до самой моей поясницы. Я тут же повернулась к нему лицом от неожиданности, а он ухмыльнулся мне своими черными глазами, бесстыдно протянул руки к вороту и стащил платье вниз, небрежно уронив его на пол. А мне было уже совсем не страшно, и я уже с него начала так же бесстыдно стаскивать одежду, сначала китель, затем рубашку, пока он с интересом за мной наблюдал, а потом вдруг шагнул неожиданно близко и повалил меня на кровать, придавливая сверху весом своего тела. Это было каким-то совсем новым ощущением, радость от того, что тебя вот таким образом лишили разом всего воздуха, а он вдруг стал совсем ненужным. Только этот человек очень нужен, тот, что весь этот воздух забрал. На мне все ещё было свадебное шелковое бельё, но он и его с меня вскоре стянул, уже совсем неприличным жестом отодвинул мою ногу в сторону и лёг сверху, даже не расстегнув ремня.
А мне уже было больше не стыдно зажмуривать глаза от лёгких укусов на шее и губах, от его настойчивых рук, одной на груди, а другой на подрагивающем от прикосновений животе, а потом ещё ниже, уже между нашими телами. Он закрывал мне рот поцелуями, чтобы не очень шумела, а когда уже сил больше не осталось терпеть его такие до боли приятные пытки, я сама потянула его за ремень.
Все оказалось совсем не больно и не страшно, думала я и улыбалась, глядя в самые любимые глаза на свете, а именно так, как и должно было быть, когда отдаёшь человеку самое сокровенное, а он понимает это и сам мучается, сдерживает себя до последнего, только чтобы не обидеть ненароком своё новообретенное сокровище своей нетерпеливостью или слишком резким движением.
Я обняла его ногами и кивнула слегка, что можно уже и не нежничать, что можно уже было делать, что хочешь, потому что мне уже сейчас безумно хорошо, а значит дальше будет только лучше.
— Ты только моя, — шептал он мне между сбивчивыми поцелуями, — только моя, слышишь? Если другой мужчина тебя только посмеет тронуть, я его убью.
— Я сама его убью, — тихо рассмеялась я ему куда-то в горячую шею и обняла ногами ещё крепче. — Только твоя, до самой смерти.