Коптильников оживился, расправил плечи, словно крылья перед полетом.
— Так ведь споткнуться-то ему можно помочь, Петр Маркелович, можно и ножку подставить…
Прохоров строго откинул голову.
— Это что еще такое! Пожалуйста, без глупостей!.. Нашел время для шуток… — А проницательные, умные глаза блеснули мстительно, брови взлетели и опустились как бы с одобрением; он подал Коптильникову руку на прощание. И Коптильников уловил в пожатии обещание: в беде не оставит, а сковырнется новый председатель колхоза — и Коптильникова позовут, сами колхозники позовут! Назад, на старое, на насиженное место. Такие случаи бывали в районе, и не раз. И тогда он…
Но все это случится не завтра, не через неделю, а много позже. А что теперь? Как ему, Коптильникову, деятельному, неукротимо-своевольному, сидеть и выжидать! Можно с ума сойти!.. Не у дел… Ох, Аребин, не к добру прибило тебя к нашему берегу!
Ситцевая в полинялых цветочках занавеска на двери в другую комнату все время шевелилась: детишки, отогнув краешек, пугливо следили за отцом; чем страшнее бывал он, тем сильнее тянуло их к нему. Чернявые, востроносенькие, глазастые — беспородные, в мать, — они не вызывали в нем нежности. Лишь иногда потеплеет в груди от жалости к ним — не виноваты ведь, — вынимал из кармана баночку с леденцами, подзывал дочек-двойняшек.
— Выползай, мышата! — протягивал им баночку. — Берите.
Девочки неслышно приближались, робко, двумя пальчиками брали по леденцу и опять ныряли за занавеску.
Коптильников все чаще с завистью и сожалением думал о Катькином сыне, смежив глаза, улыбался, таял от любви к нему. Вот кого не хватает — Сережки! Посадить бы его на колени и рассказать о своих печалях, он поймет: у мальчишки такие смышленые глаза — отцовские… Потянуло вдруг взглянуть на него, какой он стал. Желание было неодолимо; казалось в нем, в этом желании, таилось спасение от всех бед…
Коптильников почти выбежал из избы, нетерпеливо, на ходу надевая пальто. Солнце тихо клонилось к закату, свет его, жидкий и печальный, напоминал опадающие осенние листья. Коптильников поспешно спустился к речке Медянке и, озираясь по сторонам, направился берегом, у самой воды, к огороду Назаровых.
Над приютившимися вдоль Медянки убогими банями клубился, сползая в речку, пахучий субботний дым. И у Назаровых курилась баня, ее всегда топила Катька.
Коптильников поднялся по тропинке, отворил скрипучую калитку и затаился за углом бани. Подождав немного, выглянул. Сердце сделало рывок, забилось неистово и больно: от двора к колодцу шла Катька с двумя пустыми ведрами; за ней, чуть поотстав, плелся Сережка, лениво передвигал ногами в больших бабьих ботах. Коптильникову словно плеснули в глаза огнем, фигурка мальчика сразу расплылась и задрожала: мешали смотреть слезы. «Как вырос парнишка!» — удивленно подумал Коптильников, следя за сыном; едва не вырвался крик: «Не упади!» — когда Сережка, перевесившись через сруб, заглянул в колодезь.