Мнѣ захотѣлось завести разговоръ съ однимъ изъ этихъ оригинальныхъ потомковъ африканской дикости, которыхъ англо-саксонская культура приспособила къ себѣ въ качествѣ домашнихъ и полевыхъ рабовъ.
— Когда мы пріѣдемъ въ Санъ-Франциско? — обратился я къ одному изъ лакеевъ, приземистому молодому человѣку съ толстыми оттопыреными губами и большими желтоватыми бѣлками глазъ, постоянно вращающимися вокругъ.
— Въ Фриско, сударь? — обрадовался онъ вопросу. — Въ полдень, сударь!.. Да, сударь, въ полдень!.. — Онъ замоталъ головою и еще разъ повторилъ отвѣтъ. Онъ, конечно, понималъ, что я хочу завести съ нимъ разговоръ, и что мой вопросъ не имѣетъ особаго значенія, ибо всѣ американскіе вагоны и вокзалы усѣяны путеводителями-рекламами, и расписанія всевозможныхъ поѣздовъ назойливо лѣзутъ въ глаза со всѣхъ сторонъ.
— Виски и сода! — раздалось въ это время съ другого конца вагона, и мой собесѣдникъ стремительно сорвался съ мѣста. Онъ успѣлъ только бросить мнѣ на ходу еще разъ:
— Да, сударь! Въ полдень, сударь!
Послѣобѣденное время, скучное для пассажировъ, требуетъ отъ прислуги самой усиленной дѣятельности, и мой новый знакомецъ до поздней ночи никакъ не могъ улучить минуту, чтобы поговорить со мною. Но пробѣгая мимо, онъ каждый разъ пріятельски улыбался и шевелилъ губами.
— Въ полдень, сударь! — ясно разбиралъ я. — Да, сударь, въ полдень!..
Наконецъ, пружины коекъ были спущены, и вагонъ превратился въ обширную спальню. Пассажиры залѣзли въ свои норы, но прежде чѣмъ я успѣлъ раздѣться, черный лакей подошелъ ко мнѣ съ чрезвычайно учтивымъ видомъ.
— Сударь! — сказалъ онъ вкрадчиво, — хотя и жаль разстаться, но я долженъ сказать, что сегодня въ четыре часа утра я смѣняюсь…
— Ну, такъ что же? — спросилъ я.
— О, не извольте безпокоиться, сударь! Я и сапоги вычищу и платье приведу въ порядокъ!.. Вы только вывѣсьте!..
— Я не безпокоюсь… — отвѣтилъ я.
— Но съ утра будетъ другой, сударь, — настаивалъ негръ.
— Ага! — догадался я. — Вы развѣ не дѣлитесь между собою?..
— Нѣтъ, нѣтъ! — энергично замоталъ головою негръ. — Какой дѣлежъ?.. Онъ что возьметъ, то ужъ мнѣ не дастъ. А я все время старался услужить вамъ!.. — прибавилъ онъ жалобно.
Я далъ ему полдоллара, и онъ отправился къ моему сосѣду.
Постепенно человѣческій говоръ совершенно утихъ; только вагонъ продолжалъ торопливо стучать по рельсамъ. Луна назойливо заглядывала въ окно сквозь прорѣхи занавѣски. Я чувствовалъ, что не могу уснуть, и, накинувъ на себя платье, вышелъ на площадку по боковому коридору, чтобы подышать свѣжимъ, холоднымъ воздухомъ.