, и вотъ я здоровъ.
Ломать вмѣсто блевать было переводомъ еврейскаго слова brechen.
Авдотья покачала головой.
— Ой, нѣтъ, Рива! — сказала она. — Скажи лучше, на что мы въ Америку поѣхали?
— Пст, — прошипѣла Рива. — На что поѣхали?.. Кусокъ счасця искать, доле!..
Она говорила такъ увѣренно, какъ будто въ новой странѣ за океаномъ счастье валялось на улицахъ или раздавалось даромъ каждому желающему.
— А какъ же мы жить будемъ? — продолжала Авдотья.
Разговоръ этотъ почти безъ всякихъ измѣненій происходилъ десять разъ, но Авдотья никакъ не могла имъ насытиться. Несокрушимая увѣренность и энергія словъ и жестовъ Ривки дѣйствовали, какъ электричество, и въ минуту унынія Авдотья спѣшила зарядить свою опустѣлую душу отъ этой живой лейденской банки.
— Атъ! — сказала Ривка съ непоколебимымъ видомъ. — Бархатъ и шелкъ станемъ мы носить. Шляпки надѣнемъ, какъ барыни!
— А я куда пойду? — сказала Авдотья. — Языка нѣту. Ничего не умѣю городское!..
— Въ прислуге пойдешь! — сказала Ривка увѣренно. — Видишь, какая ты здоровая!.. Я бы такая была, ухъ, что бы я надѣлала!..
— А ты тоже пойдешь въ прислуги? — спросила Авдотья.
Лицо Ривки пріобрѣло угрюмый видъ.
— А ни! — сказала она. — Я буду сама себѣ человѣкъ!.
— Что же ты будешь дѣлать? — настаивала Авдотья.
— Сигаренъ, — сказала Ривка, — и папиросенъ. Я вже видала и въ старомъ мѣстѣ, якъ ихъ дѣлаютъ. У кого умъ есть, то завше не трудно вывчиться!
— Я бы тоже испытала, — сказала Авдотья.
— А ни! — убѣдительно повторила Ривка. — Отъ папиросенъ духъ идетъ. Ты не привыкъ.
— А ты вѣдь тоже не привычна! — возразила Авдотья, сообразивъ, что ея спутница только еще хочетъ «вывчиться» новому ремеслу.
— Фа! — сказала Ривка. — Ты деревенскій гое[4], ты любишь вольны духъ, а я виленска. Виленскій крѣпкій вонь, мой носъ привыкъ.
Авдотья ничего не возражала.
— За того ты лучше иди въ прислуге! — разсудительно продолжала Ривка. — Въ Америкѣ кушать много даютъ. Толстѣть станешь, бѣлый будешь, новый мужъ возьмешь.
Ривка знала подробности Авдотьиной исторіи и относилась къ нимъ въ высшей степени легкомысленно.
— А ты почто не пойдешь въ прислуги? — опять спросила Авдотья немного недовѣрчиво.
Ривка окончательно разсердилась.
— Нехай ихъ всѣ черты возьмутъ! — сказала она со злобой. — Ты — ковалиха, ты въ хозяяхъ жила. А я съ измалечки въ людяхъ. Мало они мой кровь пили. Нехай они себѣ лопнутъ!..
— Теперь южъ досыть! — прибавила она, немного успокоившись. — Я буду себѣ сама, сама!..
Ривкѣ, какъ и Авдотьѣ, было тридцать лѣтъ; она была еврейская прислуга и получала жалованье по третямъ, — шесть, восемь рублей въ треть, а если помѣсячно, то по два рубля въ мѣсяцъ. Изъ этихъ денегъ она еще должна была помогать старой полуслѣпой матери, которая торговала пряниками и иголками въ одной изъ каменныхъ нишъ городской стѣны.