Маленькая лоцманская лодка съ фонаремъ на носу, треща веслами, подъѣхала къ кормѣ парохода. Я поспѣшилъ наверхъ, расчитывая узнать новости изъ Южной Африки, такъ какъ мы покинули Европу въ самый разгаръ бурской войны. Толпа пассажировъ со всѣхъ сторонъ обступила помощника капитана.
— Что Кронье, что Ледисмитъ? — спрашивали разные голоса. Но на наше несчастье намъ попался лоцманомъ какой то грубый морской волкъ, который ни капли не интересовался политикой.
— А кто такой Кронье, чертъ его возьми? — спросилъ онъ хладнокровно.
— Кронье — генералъ буровъ! — кричали отовсюду.
— Чертъ меня возьми, если я знаю! — угрюмо повторилъ лоцманъ, и больше мы ничего не могли отъ него добиться. Впрочемъ, быть можетъ, это невѣдѣніе было для насъ выгоднѣе, чѣмъ точныя свѣдѣнія, ибо на другомъ пароходѣ, прибывшемъ одновременно съ нами, гдѣ пассажиры успѣли получить газеты съ берега, произошло правильное сраженіе между американскими бурофилами и англійскими джинго, при чемъ послѣдніе были разбиты и выдержали въ одной изъ залъ осаду, не хуже Ледисмита. На нашемъ пароходѣ англичанъ было мало, но общественное мнѣніе американцевъ склонялось зато больше на англійскую сторону. Даже Макъ-Лири, ирландское происхожденіе котораго пробивалось изъ каждаго слова его рѣчи, съ паѳосомъ говорилъ о четырехъ поколѣніяхъ своихъ американско-англійскихъ предковъ.
— Мы не хотимъ, чтобы голландскій мужикъ вырѣзывалъ себѣ клинья изъ англо-саксонскаго сюртука! — повторялъ онъ настойчиво. — Они сами начали… Теперь пускай платятъ за разбитые горшки!..
Пароходъ спустилъ якорь и остановился до утра. Разочаровавшись во всѣхъ расчетахъ на лоцмана, публика мало-по-малу перебралась въ гостиную, и началось обычное препровожденіе времени, которое повторялось изъ вечера въ вечеръ въ теченіе всего нашего путешествія. Мужчины, не стѣсняясь присутствіемъ дамъ, разлеглись на мягкихъ ушеткахъ или усѣлись въ небрежныхъ позахъ, протянувъ ноги на противоположное кресло и загораживая дорогу каждому, кто пожелалъ бы пройти мимо. Кавалеры и барышни сидѣли большей частью попарно и усердно занимались флиртомъ. Знакомство, случайно завязавшееся на пароходѣ, должно было прерваться при первомъ шагѣ на твердую почву. Быть можетъ, поэтому, шутки и даже жесты заходили нѣсколько дальше того, что можно было ожидать. Молодая англичанка изъ Вестъ-Индіи, съ здоровымъ лицомъ, обтянутымъ бѣлой, но грубой кожей, и шероховатымъ, какъ терка для хрѣна, съ бѣлокурой копной волосъ на головѣ и большими бѣлыми зубами, похожая на молодую бѣлую лошадь, сидѣла на кругломъ табуретѣ у фортепіано и упрямо переигрывала нѣсколько пьесъ, которыя успѣли набить намъ оскомину въ теченіе недѣли. Тутъ были двѣ довольно грубыя шансонетки и нѣсколько патріотическихъ пѣсенъ прямо съ улицы. Американецъ изъ Нью-Іорка съ тускло черными глазами и довольно длинными, совершенно прямыми, волосами, очень похожій на тѣхъ деревянныхъ индѣйцевъ, какіе разставлены въ Нью-Іоркѣ передъ табачными лавочками, сидѣлъ рядомъ съ ней на томъ же табуретѣ и время отъ времени дѣлалъ видъ, что хочетъ свалиться, и хватался для поддержки за ея станъ. Онъ руководилъ хоромъ, который сидѣлъ сзади на скамьѣ и состоялъ изъ двухъ молодыхъ паръ. Мужчины были съ обнаженными головами, такъ какъ дѣвицы сняли съ нихъ дорожныя шапочки и надѣли на собственныя кудри. Всѣ остальные присутствующіе джентльмены были въ шапкахъ и шляпахъ.