Если идти из Иверского монастыря через кладбище к улице Стратонавтов, то никак не пройдёшь иначе, чем мимо этих страшных деревьев. Ленка Карпухина, когда узнала, что Тишка ходит через кладбище, выпучила глаза и шёпотом спросила:
— А ты там не боишься?
Тишка только плечами пожала — а чего ТАМ бояться? На кладбище тихо. Никого нет. Мёртвые спят в земле. Памятники только жалко — их пулями и осколками посекло сильно. Нет, через кладбище ходить совсем не страшно. Под ноги только нужно смотреть — вдруг мина старая или растяжка новая?
А вот на Взлётной страшно — из-за мёртвых деревьев. И кажется, что кто-то всё время смотрит в спину. Это место Тишка всегда старается пройти как можно быстрее. Если можно — бегом, хотя тут бегать вообще-то не нужно.
Тут и ходить не нужно, если честно. Точнее, не «не нужно», а нельзя. Запрещено. Опасно. Тут и «прилёты» бывают до сих пор, и мины, и на ДРГ с той стороны можно нарваться. И всё это смертельно, и неизвестно ещё, какая смерть хуже.
Но из Весёлого, от тёти Шуры, на Стратонавтов, к дедушке, так идти быстрее всего. Иначе обходить приходится много. Сначала Тишка обходила, а потом нашла тропку от монастыря через кладбище и дальше, вдоль ручья, в низинке — и стала ходить напрямки.
Тёте Шуре она носит лекарство от диабета. Без этого лекарства тётя Шура может умереть. И никто ей не поможет, «Скорая» сюда едет долго, да и нужного препарата у них может не оказаться. Волонтёры возят в Весёлое муку, сахар, хлеб, крупы, а вот лекарство для тёти Шуры у них нет.
Тётя Шура работает в монастыре — убирает, за розами следит. Роз там много, разных сортов, есть очень красивые. Монастырь весь разбомблённый, даже купола на церкви сгорели. Зачем-то по нему очень много стреляли с той стороны, когда шли бои за аэропорт. Тишка однажды задумалась: кого эти, с той стороны, хотели победить, стреляя по церкви, Бога, что ли?
Дедушке Тишка носит ириски, он их обожает, и батарейки для приёмника. Тогда, во время обстрела, дедушку ранило, но не сильно. Мама сказала:
— Всё, уезжаем к чёртовой матери!
И они переехали, правда, не так далеко, а просто в город, сняли квартиру почти в центре. И многие так сделали. С их улицы тогда уехали все. Вообще все — кроме дедушки. Он отказался, хотя и пенсионер, и раненый вот немножко был.
— Я тут родился, тут моя хата. Никуда не поеду, — сказал.
И начал стёкла вставлять.
Их потом ещё раз пять выбивало. В доме дедушки и ополченцы ночевали, и склад боеприпасов был, когда наши аэропорт отбивали, и командный пункт, и перевязочная. Дедушка варил на всех борщ, таскал матрасы из соседних брошенных домов, чтобы бойцам было на чём отдыхать, показывал безопасные тропки в обход чужих позиций — в общем, тоже был в ополчении.