Юля — совсем девочка: худенькая, светловолосая. Спина еще хуже моей. Юля рассказывает, что ее уже клали в больницу, в другую, но почти накануне операции, собрали консилиум, и решили, что риск слишком велик. А здесь взялись.
— Сергей Петрович с такими, как я — не боится работать, — говорит Юля с нотой влюбленности.
Сергей Петрович Мезенцев — маленького роста, пожилой уже хирург, в которого свято верят и больные, и персонал, и Юлькины восторженно-влюбленные ноты звучат во многих голосах.
Мне он тоже нравится. Нравится внешняя его неприметность, не броскость, и неприкрытая, не стершаяся с годами радость, ликующий его голос из коридора, когда он говорит с теми, кто идет на поправку. Так радуются обретенному здоровью пациентов — врачи от Бога.
Мы с Юлькой вместе сдаем анализы. Ждем друг друга у дверей кабинетов. Мечтаем об операции в один день. Хотя это вряд ли возможно. Операции будут сложными, многочасовыми, дай Бог в день — с одной управиться. Мечтаем выздоравливать рядом…
Неуют больничных ночей. В палате мы уже обжились, но в коридоре всю ночь горит свет, проходят сестры, дежурный врач, больные…
Коридор длинный. Я иду по нему, запахивая халат на груди. Вспоминаю, как когда-то потянула связки. Сейчас смешно рассказать — упала с кровати. Книжные полки у меня висят над постелью. Я потянулась за томиком, поскользнулась на шелковом покрывале, грохнулась на пол, на неудачно подвернутую ногу. Нога сказала: «Хруп». Понимая уже, серьезность происшедшего, я осторожно извлекла из под себя конечность, попробовали пошевелить пальцами. Удалось. Но к утру нога почернела, и еще несколько месяцев я ходила еле-еле, туго спеленав ступню эластичным бинтом и опираясь на палочку.
А как я буду ходить после операции? Дойти вон до той двери покажется немыслимым. Коридор станет длинным, как путь из варяг в греки.
Моя операция завтра. Я сижу на подоконнике. Юля лежит, закинув руку за голову. Лицо напряженное — ее «день Х» опять откладывается, не все анализы в норме. Ее будут готовить к операции.
— Юлька, ты как?
Она молчит — забралась в кокон напряженных, мрачных мыслей, и не хочет, чтобы ее тревожили. Потом спрашивает:
— Что там за окном? Дождь?
— Дождь.
Листья уже совсем облетели. Моросит тот тоскливый дождь поздней осени, который вот-вот сменит снег. Я закрываю глаза, и вспоминаю картины Леонида Афремова. Его мир — в ярких бликах. И осень у Афремова тоже такая. Яркая. Золотые от упавших листьев дороги, а с неба рушится не дождь — водопад красок — алых, синих, изумрудных…
Я стараюсь передать эту красоту Юльке: