Зимой, вместо работ на земле, Дед занимался резьбой по дереву. Любимейшее его дело! И самое дорогое сердцу — наличники. Дивными кружевами оплетал окна, тончайшей прорезной резьбой. Не отойдешь от дома, все всматриваешься в переплетение узоров.
Как человеческие руки могут сделать такое?
Герман помнил вечера, когда они сидели: дед с инструментами — над работой, а Герман — праздно у голландки. Дрова уже догорали. Жарко натопленная печь светилась и казалась прозрачной, а в темной глубине ее — рдели и шли переливами темно красного и алого — угли.
Дед казался совсем старым — от сосредоточенности над делом своим, оттого, что не был оживлен беседой.
Очки — он надевал их, только работая, прядь седых волос, упавшая на лоб, руки темные от загара, жилистые. Ему на долю не выпало и года, свободного от труда, и не природа, а образ жизни сформировали в нем достаточную крепость и выносливость. И Герман удерживался от совета — лечь, отдохнуть, не засиживаться на восьмом-то десятке… Постоянная забота о чем-то держала деда на свете вернее любого отдыха.
Но когда он начинал рассказывать, и сам вдохновлялся, и смеялся — отступала жалость, оставляя место — только любви к нему.
— Как я готовился к экзаменам в институт, Герочка! С ума сходил — невозможно было не поступить, стыдно! Отец же мой учитель по профессии — я бы ему в глаза смотреть не смог, если бы завалил экзамен.
И я сидел — сперва по десять часов, потом по двенадцать, по шестнадцать. А потом раз — и упал в обморок. Как перепугалась мама! Она говорила: «Илюшенька, ты лежал, как мертвый». Побежала за фельдшером — один фельдшер у нас тогда в селе был. Тот пришел, сделал укол камфары, и сказал — что мне нельзя прикасаться к книгам! Так я год работал грузчиком, Герочка. Вагоны разгружал. Переживал, что все позабуду, что и знал… Зато как потом наверстывал — через год!
А когда я после института вернулся сюда — какое мне тут показалось раздолье!. Волга по весне наполняла водой ерики — и что за рыба в них водилась! Стерлядь я даже не любил — нет, вру, не стерлядь — пироги со стерляжьей визигой. Невкусно казалось. Но осетров каких ловили! Помню у соседей — там хозяин отменный рыбак — огромный осетр лежал в тазу. Нам принесли потом пол-литровую банку черной икры.
Да все вокруг — это было нечто единое, понимаешь, Герочка? Как это говорят теперь? Архитектурный стиль? Дома почти все деревянные, в один этаж, только два дома и отличались. Тот, где прежде купец Ваничев жил — там подымался мезонин. И промышленник Ухов, что до революции владел мраморным заводом — у него каменный дом был.