И было так тихо, как не бывает в городе. Руслан давно уже был пущен в дом. Герман ночевал в маленькой комнате, смежной с кухней. Только кровать у окна, и комод у противоположной стены, больше и не помещалось здесь ничего. Да еще — выступал серебристый бок голландки.
Тепло и спокойно было сейчас Герману. Необыкновенное чувство защищенности испытывал он здесь. Морозный лес на окне, сияющий в свете луны доходил почти до самого верха стекла… Разглядывай переливы ветвей этих сказочных деревьев, или приподнимись — и увидишь высокую, пышную, нетронутую перину снега… Кажется, сюда может придти Дед Мороз, но шаг его не оставит следа…
И никто не позвонит сейчас Герману, не прибежит за ним — и не будет этой тревоги, которую нужно скрывать от больного и близких, оставаясь внешне спокойным и сдержанным, и даже веселым. А ведь порою видишь, что безнадежно дело…
Герман повернулся на бок, к окну лицом… Свет луны, в отличие от света фонарей не мешал ему нисколько…
Только здесь, у Деда, когда время начинало течь так спокойно и неторопливо, он задумывался — чего же он хочет от жизни… Он знал, что за напряженной работой незаметно пробежит и год, и пять, и десять лет. Но необходимо, время от времени, останавливаться и подводить итоги.
Часто ему хотелось жить так, как Дед. Нашлось бы ему место в сельской больнице. И он знал бы здесь каждого: и древнюю старуху Марью Петровну, и запойного конюха Мишку, и только что родившегося, единственного на все село младенца…
По весне он бы копал огород… Только подумал — и запахи нахлынули сразу: сырой, но уже прогретой солнцем земли. И срезанных лопатой первых трав. И дыма от костра, на котором преет листва. А вечером не усталость даже, а жаркая, расслабленная нега в мышцах, как после бани… Сидишь у костра, и смотришь на яркую, перевернутую, взбитую черноту земли — и медленно садится за зеленую дымку полей майское солнце, обещая бесконечный вечер. И ветер уже вечерний, свежий с Волги…
И женщина любимая идет, несет тебе куртку.
Спать уже не хотелось. Но не было в нем пока Дедовой ясности, примиренности. Слишком много еще сил, и страстно хотелось их к чему-то приложить.
Здесь — да, все до единого человека на перечет, но нет среди них того, то, — Герман заколебался, ища сравнение. Странно, пришел на ум древний образ, — Кто дополняет и составляет с тобой единое целое, делая существование твое совершенным и завершенным в своей красоте: как меч и ножны.
А без этого так отчаянно скучно станет, что замечешься, пока возраст не возьмет свое, пока не станешь готов служить людям в целом…