Такая легкость, даже небрежность была в том, как он держит поводья… Но столько силы чувствовалось — и в повороте головы, и в развороте плеч.
— Он на любом коне — всё может, — говорили знающие его.
* * *
А в жизни он был молчалив. Больше слушал, чем говорил, но глаза были ласковые, и очень редко он осуждал кого-то. Хватало души — понять. И по возможности — помочь, облегчить. Продумывал он и чтобы партнеры его как можно меньше испытывали страха. Попробуй, не дрогнуть, когда стоишь у щита, а всадник — с лошади — метает в тебя ножи.
Здесь не только мастерство обнадеживало, но и вся суть его — не позволяющая причинить боль другому.
В быту он был нетребователен, довольствовался малым, но в кутерьме цирковых переездов оказывался неоценим. Вскипятить чай на вокзале, достать припрятанное теплое одеяло и укрыть им ребят, взять на себя самое тяжелое, утомительное, работать без сна…
В него влюблялись не потому, что он стремился понравиться. Но из-за спокойной его простоты, умения в совершенстве делать то, что только в древности умели мужчины, готовности помочь и бесконечной доброты, с которой он подходил к людям.
Выйдя на пенсию, он не захотел оставаться в шумной столице.
— Довольно. Тишины хочется.
И купил домик в деревне. Тогда-то и распался его брак. Жене хватило месяца, чтобы насладиться тишиной, соскучиться, и уехать в город. Там, в их опустевшей квартире, все было так удобно, отлажено, так красиво… До последней безделушки, шелкового покрывала, телефона, который она брала с собой в ванную.
Станция метро в двух шагах, мини-рынок под окнами. Долгие разговоры с приятельницами. А если ночью прихватит сердце — подойдешь к окну, и увидишь, что в соседних домах — то там, то тут горит свет. И не страшно. Нет этой деревенской абсолютной тишины и темноты… Разве что собака залает, или кто-то выйдет на крыльцо покурить.
Но Арсений Михайлович нашел себе занятие, и не скучал в тишине. Работал по коже, делал упряжь для лошадей, сидя у окна, вдыхая запах сирени, или глядя на белоснежное сверкающее полотно снега — в городе не бывает такой первозданной белизны.
* * *
… Это было в середине апреля, в Великую субботу. Еще во дворе кое-где лежал снег маленькими грязными островками, но почки на деревьях уже удлинились, заострились, засветились зеленым.
Арсений Михайлович впервые после долгой зимы отворил окно, дал свежему воздуху войти в дом. Смахнул накопившийся за зиму между рам мусор. За работу он сел уже к вечеру, мечтая просидеть и ночь, послушать доносящийся издали звон колоколов, Пасхальную заутреню…