И одного раза – много.
Страшно ли мне? Даже сам не знаю… Однажды я уже умирал, а последовавшая за этим новая жизнь, не сказать, чтобы сильно радовала. Это будет больше похоже на освобождение.
Да, пожалуй, мне не страшно. И я даже этого хочу.
Но только в одном случае.
Я должен умереть после Трейи. Я просто обязан насладиться зрелищем её гибели.
До последнего мгновения.
Участники представления не стали делать паузу, дожидаясь, когда моя голова всё просчитает. Их общение не останавливалось.
– Вы слишком много значите для меня, чтобы оставить наше с вами дело на посторонних, – ответил Пенс на невежливое приветствие моей матушки. – Это ведь всего лишь ночные тени, безликие и безымянные. Нет, последнюю точку в летописи клана Кроу должна поставить моя рука.
– Такая значит цена у слова императора, – с презрением произнесла Трейя.
Пенс покачал головой:
– Боюсь, император здесь ни при чём. Хоть я и не исключаю того, что будет рад произошедшему здесь, но это не его желание. Вас, Кроу, слишком многие не любят. Есть за что.
– Леди Трейя удалилась в изгнание, дав слово, что никогда больше не станет матерью, – заявил Камай. – В её смерти нет ни чести, ни смысла.
Даже я удивился. Когда говорят аристократы, такие, как Камай, обязаны ловить каждое слово, рта при этом не разевая. То, что он подал голос – против всех правил. Это так же дико, как уборщик в штаб-квартире ООН, прорвавшийся на трибуну, чтобы потребовать разбомбить Воронеж.
Пенс снова покачал головой:
– Камай-Камай… Я хорошо тебя помню. Ты подавал надежды. И ты же их похоронил. Не ты первый, кто попался в эти сети. Изгнание, мой друг, подразумевало, что леди будет сидеть в самом глухом углу, где её никто не увидит и не услышит. То, что она начала писать письма, это уже против правил. А с учётом содержимого её посланий и того, кому они предназначались, превращает всю затею с изгнанием в фарс. Один раз ей уже была оказана милость. Великая милость. Второго раза не будет. Отойди в сторону, Камай. Ты ведь прекрасно знаешь, что не сможешь мне помешать. А мне не нужна твоя смерть. Я пришёл за леди Трейей и её никчемным выродком.
А вот это ему говорить не стоило. Моя мать, в целом, очень терпеливый человек. Есть всего одна вещь, которая способна вывести её из равновесия в один миг.
Меня нельзя называть выродком.
Тяжёлая нагината крутанулась в тонкой женской руке столь изящно, будто ничего не весила.
И в тот же миг из второй руки матери вырвался свет. Он был столь ослепительным, что мне пришлось опустить веки.
Как про неё шептали слуги? Если им верить, то своей магией Трейя способна заставить закипеть глаза в глазницах. Всегда считал это сказками, или, как минимум, бессовестным преувеличением.