Однако перед тем, как подписать контракт с Уолдом, Джиму пришлось пройти через ритуальное унижение от рук Эйба Сомерса, юриста The Doors, который заверял контракт. «Вы счастливы должны быть, что вами согласился заниматься такой уважаемый бизнесмен, как мистер Уолд, – заявил он бессловесному Джиму. – Вы ему ноги целовать недостойны!» После такой тирады легендарное обаяние изменило артисту. Впервые в жизни, рассказывал Шугермен друзьям, он увидел, как Джим плачет. Психический ущерб от подобных унижений был очевиден; Ник Кент, в частности, считает, что весна 1973 года принесла Джиму нервный срыв: «На него свалилось столько дряни, что нервная система попросту не выдержала». В прекращении финансирования из «Мэйнмэна» была одна положительная сторона: денег на поддержку возобновленного романа с героином больше не было. Плохо то, что постепенно он стал «помоечным» наркоманом и употреблял все, что можно было достать дешево или бесплатно, прежде всего кваалюд, без проблем доступный в Голливуде.
Еще одним унижением был чикагский концерт 15 июня, организованный, видимо, «Мэйнмэном», с новым гитаристом Торнадо Тернером. Очевидцы с трудом вспоминают то выступление, исключительно профессиональное и невероятно унылое. Бен Эдмондс, который тогда работал редактором в журнале Creem, фанат The Stooges, специально приехал на машине в «Арагон», потрепанный зальчик вроде «Гранда». Концерт был такой скучный, что не запомнился ничем, кроме усов Торнадо Тернера: «Вообще полный ноль. Похоже на плохой кавер-бэнд». Но для поддержки штанов, как моральной, так и материальной, надо было работать, и, осознав, что с появлением Тернера вся магия The Stooges ушла, Джим развил бурную деятельность. Пока Джефф Уолд висел на телефоне, забивая концерты и добиваясь от Клайва Дэвиса подтверждения, что «Коламбия» до сих пор готова заниматься группой, Джим наступил на горло своему самолюбию и позвонил Джеймсу Уильямсону, проживавшему в тот момент с Эвитой у ее мамы. Джеймс сохранил веру в эту музыку, хотя по-человечески между ними было все кончено. «Никаких извинений, просто сразу к делу. Ну и я так же. Но с тех пор я держал ухо востро».
Когда Боб Шефф получил известие, что The Stooges опять играют, он без особых объяснений понял, что теперь все иначе. Встретившись с Джимом через несколько дней, он заметил, что его старый друг устал. Прекрасный дом был утрачен, большинство пятнадцатилетних героиновых мотыльков разлетелось, шли разговоры о долгах перед рекорд-компанией, а концертный менеджер взял привычку ходить в банк обналичивать чеки с пистолетом в кармане пиджака. Музыкантов теперь селили в паршивую комнатку в «Тропикане», а потом в еще худшую, с безвкусно-яркими обоями, в заштатном мотеле «Ривьера», полном шлюх и прочих темных личностей; однажды у Джеймса с Эвитой, пока они спали, украли кошельки. И все же после всего, что было, Джеймс Уильямсон чувствовал себя неплохо. Гитарист с подругой угостили Боба обедом, говорили с ним про астрологию, прогресс в репетициях и предстоящий тур, который должен был начаться с серии вечеров в клубе “Whisky a Go-Go” на Сансет-бульваре. Если во времена “Ford Auditorium” всем заправлял Игги, то сейчас, казалось, ответственность взял на себя Джеймс.